Арбитр Петроний - Сатирикон

Улыбнувшись, приветствую его и осведомляюсь, что он делает в этом непотребном месте.

8. А он рукою отер пот и «знал бы ты, — говорит, — что со мной было». — «Что-нибудь жуткое», — говорю. Тогда он слабо так: «Блуждаю это я, — говорит, — по всему городу, не умея отыскать места, где наш двор, вдруг подходит ко мне некий отец семейства и великодушно предлагает меня сопровождать. Потом ведет темными закоулками, приводит в это самое место и, показав кошелек, делает мне гнусное предложение. Уже блудница вытребовала асс за комнату, уж он и руки ко мне потянул, и не хвати у меня силенок, мог бы я поплатиться…» Уже казалось мне, что все кругом сатириона опились…

Соединив усилия, мы потеснили докучливого.

(Справившись с поклонником Аскилта, друзья отправляются вместе искать свою гостиницу.)

9. Словно в тумане, я увидел Гитона, стоявшего в конце проулка, и ринулся прямо к нему. Когда я спросил, приготовил ли нам братик чего-нибудь поесть, мальчонка сел на кровать и стал большим пальцем унимать потоки слез. Всполошившись от вида братика, спрашиваю, что у него такое. Он отвечал не сразу, через силу, уступив тогда только, когда я и гнев примешал к моленьям. «Да твой же, — говорит, — не знаю, брат или товарищ прибежал пораньше в снятую нами комнату и вознамерился одолеть мою стыдливость. Я кричать, а он меч вытащил и „коли ты Лукреция, нашелся, — говорит, — твой Тарквиний“. Услыхав это, я потянул руки к Аскилтовым глазам и „что скажешь, — кричу, — шкура ты, волчица позорная, чье смрадно и дыхание?“. Аскилт изобразил напускной ужас, а затем, размахивая руками, возопил что было мочи. „Молчи, — кричит, — ты, гладиатор паскудный, кого из праха отпустила арена! Молчи, ляд полуночный, ты, который и прежде, когда не был еще слабак, ни с одной приличной женщиной не управился и кому я в садах был тем самым братцем, каким теперь служит тебе мальчуган этот на постоялом дворе“. — „Но ты же улизнул, — говорю, — с беседы наставника“».

10. «А что мне было, несуразный ты человек, делать, раз я с голоду помирал? Наверно, сентенции слушать, что горшка битого не стоят, да всякие сны бабьи? Вот те Геракл, ты меня мерзее: ты поэта выхваливал для того только, чтобы в гостях пообедать». Рассмеявшись, мы миролюбиво перешли от некрасивой этой ссоры к обычным занятиям.

(Примирение оказывается, однако, ненадежным.)

Когда на память опять пришла обида, «Аскилт, — говорю, — я так понимаю, что не ужиться нам. Давай-ка разделим наши пожитки и будем бороться с нашей бедностью каждый своим путем. И у меня образование, и у тебя. А чтобы тебе пути не перебегать, примусь я лучше за что-либо другое; иначе всякий день сотни вещей будут нас сталкивать, а по всему городу — растекаться слухи». Аскилт перечить не стал. «Только сегодня, — говорит, — раз уж дали мы согласие пойти на обед в качестве учащихся, не станем вечер портить. А завтра, коли так угодно, приищу себе и жилье, а может, и братца какого». На это я: «Нет, — говорю, — ждать желанного всегда долго»…

Безотлагательность этого расставания проистекала от страсти — уже давно жаждал я устранить докучливого стража, чтобы вернуться к прежнему с моим Гитоном обыкновению.

(Энколпий и Аскилт расстаются. Рассказчик с трудом верит своему обманчивому счастью.)

11. Обшарив глазами целый город, возвращаюсь в нашу комнатку и, наконец, расцеловав как следует, обнимаю мальчишку тесным объятием, так что сбываются мои желанья, да и на зависть счастливо. Признаться, не все еще было кончено, когда Аскилт, тихо подкравшись к дверям, шумно и решительно отворил запоры и застал меня за игрою с братиком. Хохотом и рукоплесканьями наполнилась комнатушка: стянув покрывавшую меня ткань, «вот как ты, — кричал он, — безупречнейший собрат, против сожительства!» Речами он себя не ограничил, а схватил ремень от сумы и принялся меня отделывать, и не для виду только, сверх того приговаривая оскорбительные слова: «С братом на такой лад делиться запрещается!»

(Помирившимся приходится искать пропитания и приключений вместе.)

12. Уже смеркалось, когда мы вышли на форум, где приметно было изобилие всяческого товара, который был не то чтобы слишком дорог, но таков, что неполная его надежность очень хорошо сочеталась с сумерками. А поскольку и мы несли с собой паллий, грабительски похищенный, то, пользуясь столь удобным случаем, идем в закуток и начинаем трясти краешком накидки в расчете на то, что блеск одеяния привлечет какого-нибудь покупателя. И правда, не замедлил к нам подойти некий, будто знакомый мне на вид, поселянин, сопутствуемый какой-то бабенкой, и пристально так стал в паллий вглядываться. Аскилт со своей стороны уставился на плечи покупателя-селянина да так и замер без слова. Так же и я не без некоторого волнения смотрел на человека, потому что начало мне казаться, что это был тот, кто нашел несчастную тунику в безлюдном месте. Да, то был он! Все еще не доверяя свидетельству собственных глаз и боясь, как бы не промахнуться ненароком, Аскилт с видом покупателя подступает ближе, снимает у того с плеч тряпицу и бережно ощупывает руками.

13. О, предивная случая игра! По сю пору нелюбопытный поселянин не тронул рукою швов туники, да и торговал ею словно нищенским рубищем — с брезгливостью. Убедившись, что запрятанное там в неприкосновенности, а личность торговца — удобопрезираема, Аскилт отвел меня от толпы в сторонку. «Понял, — говорит, — братец? Вернулось к нам сокровище, мною столько оплаканное. Это ж та самая туника, полная, кажется, поныне нетронутых золотых. Как мы теперь поступим и на каком основании востребуем нашу собственность?» Я просветлел — не оттого только, что увидел добычу, но и потому, что случай снимал с меня омерзительное подозрение. Окольный образ действий я исключал; вести дело надо по гражданскому праву неукоснительно, а если кто не желает чужую вещь возвратить владельцу, пусть явится для безотлагательного решения.

14. Аскилт, напротив, опасался законности и говорил так: «Кому мы в этих местах известны, кто поверит нашим речам? Мне куда больше нравится купить то, что мы признали нашим, и уж скорее малыми деньгами вызволить сокровище, чем ввериться превратностям тяжбы».

Так, но кроме единственного дупондия, каковой предназначен был на приобретенье волчьих бобов, в руках у нас не было ничего. И вот, чтобы добыча невзначай не ускользнула, решено сбавить цену паллия и пойти на малую жертву ради великого приобретения. Но только мы раскинули наш товар, как та баба с покрытою головой, что стояла возле поселянина, обнажила голову и, вглядевшись еще пристальней в рисунок, вцепилась в нашу накидку обеими руками и заголосила во всю мочь «держи воров». Растерялись и мы, а чтобы не казалось, будто мы бездействуем, вцепляемся в их трепаную, дряную тунику и с равным ожесточением возглашаем, что те присвоили наше одеяние. Однако явно не равен был наш спор, и толпа, сбежавшаяся на крик, смеялась, по своему обычаю, над нашей ссорою, ибо видела, что та сторона требует весьма дорогое одеяние, а наша — рванину, даже на приличные заплаты не годную.