Тит Кар - О природе вещей

Делалось частым дыханье, а то затяжным или редким,

Шея покрыта была лоснящейся влагою пота,

В жидких и скудных плевках соленая, цвета шафрана,

С хриплым кашлем слюна с трудом выделялась из горла.

1190 Мышцы сводило в руках, и члены тряслись и дрожали,

И, начиная от ног, подыматься все выше и выше

Холод не медлил. Затем, с наступленьем последнего часа,

Ноздри сжимались, и нос, заостряясь в конце, становился

Тонким; впадали глаза и виски; холодея, твердели

Губы; разинут был рот и натянута лобная кожа.

Без промедленья потом коченели отмершие члены.

Вместе с восьмою зарей блестящего солнца обычно

Иль на девятый восход его светоча жизнь прекращалась.

Если же кто избегал почему-нибудь смертной кончины,

1200 То в изнуреньи от язв отвратительных, в черном поносе,

Всё же впоследствии он становился добычею смерти.

Часто еще из ноздрей заложенных шла изобильно

Кровь гнилая, причем голова нестерпимо болела:

Таял тогда человек, теряя последние силы.

Если ж спасались и тут от острого кровотеченья

Гнойного, всё же болезнь уходила в суставы и жилы,

Даже спускаясь к самим детородным частям человека.

Тяжко иные боясь очутиться у смерти порога,

Жизнь сохраняли себе отсечением члена мужского;

1210 Также встречались порой и такие, что жить продолжали,

Хоть и без рук и без ног, а иные лишались и зренья.

Вот до чего доводил отчаянный страх перед смертью!

И постигало иных такое забвенье событий

Прошлых, что сами себя узнать они были не в силах.

Много хотя на земле, землей не покрытых, валялось

Трупов на трупах тогда, но пернатых и хищников стаи

Всё же иль прядали прочь, убегая от острого смрада,

Или, отведав, тотчас в предсмертных мученьях томились.

Впрочем, в те страшные дни ни из птиц ни одна не решалась

1220 Вовсе туда прилетать, ни свирепые дикие звери

Не покидали лесов. Большинство, от болезни страдая,

Околевало тогда. И верная пёсья порода

Прежде всего издыхала на улицах в тяжких мученьях:

Жизнь исторгалась из тел смертоносною силою мора.

1226 Верных, пригодных для всех одинаково, средств не имелось,

То, что давало одним возможность живительный воздух

Полною грудью вдыхать и взирать на небесные выси,

Гибельно было другим и на верную смерть обрекало.

1230 Тут всего больше одно сокрушения было достойно

И тяжело — это то, что как только кто-нибудь видел,

Что он и сам захворал, то как на смерть уже обреченный,

Падая духом, лежал с глубоким унынием в сердце

И, ожидая конца, он на месте с душой расставался.

Правда, с одних на других, ни на миг не давая покоя,

Шла и валила людей ненасытной болезни зараза,

1245 Как густорунных овец и племя быков круторогих.

1237 Это и делало то, что росла за могилой могила.

Ибо и тот, кто бежал посещенья родных заболевших,

Вскоре платился и сам за свою непомерную жадность

1240 К жизни и смерти боязнь злополучной, позорною смертью.

Помощи всякой лишен, небрежением общим казнимый.

Тот же, кто помощь своим подавал, погибал от заразы

И от трудов, что нести заставляли и совесть и также

Голос умильный больных, прерываемый жалобным стоном,

1246 Эта кончина была уделом достойных и лучших.

1225 Наспех несли хоронить без проводов множество трупов

1225а И зарывали скорей, как попало, их бренные кости,

1225б Не соблюдая совсем благочестных обычаев предков:

1247 Наперебой торопясь с погребеньем родных, где придется

В изнеможеньи от слез и печали домой возвращались.

После же добрая часть не вставала с постели от горя.

1250 И не нашелся б никто в это страшное время, кого бы

Не поразила иль смерть, иль болезнь, иль печаль по умершим

Ни волопас, ни пастух уже стад не пасли, да и пахарь

Твердой рукой ни один не работал изогнутым плугом:

Занемогли и они. И, скучившись в хижинах тесных,

Обречены были все на смерть нищетой и болезнью.

На бездыханных сынах бездыханных родителей трупы

Видно бывало порой, а равно и лежащих на трупах

Их матерей и отцов — детей, расставшихся с жизнью.

Да и немало беды понаделало то, что скопилось

1260 В городе много селян, уходивших с полей, отовсюду

С разных сторон притекавших в него зараженной толпою.

Площади все и дома переполнены были, и, тесно

Скучившись вместе, народ погибал от повального мора.

Много на улице тел валялось: томимые жаждой,

Люди к фонтанам воды подползали и падали тут же,

Ибо дыханье у них ненасытная жажда спирала.

Да и по людным местам и дорогам ты мог бы увидеть

Многое множество тел изможденных людей, полумертвых;

Пакостью смрадною все и рубищем рваным покрыты,

1270 Гибли они от парши — не люди, а кожа да кости:

Гнусные язвы и грязь уже заживо их хоронили.

Капища все, наконец, святые богов бездыханной

Грудою тел переполнила смерть, и завалены всюду

Трупами доверху все небожителей храмы стояли

Там, где пришельцев толпу призревали служители храмов.

Ни почитанье богов, ни веления их в это время

Не соблюдались уже: отчаянье всё ниспровергло.

И позабыт был обряд похорон, по которому раньше

В городе этом народ совершал погребенья издревле.

1280 Все трепетали тогда в смятении полном, и каждый

В мрачном уныньи своих мертвецов хоронил как придется.

Спешка и с ней нищета к делам побуждали ужасным:

Так, на чужие костры, для других возведенные трупов,

Единокровных своих возлагали с неистовым криком

И подносили огонь, готовые лучше погибнуть

В кровопролитной борьбе, чем с телами родными расстаться. 199

Более двух тысяч лет люди читают поэму «О природе вещей», созданную человеком, сумевшим так много увидеть и понять в этом мире, так полно и вдохновенно высказать все самые трудные вопросы и самые бескомпромиссные ответы в извечном диалоге между индивидуальной человеческой личностью и всеобъемлющим мирозданием природы, но не сумевшим или не пожелавшим оставить в историческом предании память о себе самом, о своем происхождении и внешнем облике, об обстоятельствах своей жизни, о своих привязанностях, поступках, жизненно важных решениях. «Проживи незаметно!» — говорил восторженно прославленный в этой поэме греческий философ Эпикур. Если считать, что римский поэт всерьез последовал завету своего учителя, то остается только сожалеть о том, насколько он в этом преуспел. Даже имя поэта известно нам не вполне достоверно. Все, что мы знаем о нем, — это его поэма, но и она дошла до наших дней, как и другие произведения античной литературы, не в авторской рукописи и не в прижизненном издании, а в многократно переписывавшихся от руки копиях, за точность которых никто не может поручиться, что дало повод издателям эпохи книгопечатания, в свою очередь, вносить в текст многочисленные и разнообразные усовершенствования, призванные исправить предполагаемые недостатки манускриптов в соответствии со вкусом и разумением новейшей критики. И все-таки, несмотря на нечеткость контуров и неточность деталей, поэма представляет собой такой грандиозный массив единой в своем основании и всесторонне продуманной мысли, а также поэтическое произведение настолько внутренне цельное и по смыслу художественных приемов настолько адекватное отразившейся в концептуальном содержании поэмы эстетике мировосприятия, что и наука имеет право говорить об исторически достоверной личности Лукреция, поэта и философа, автора поэмы «О природе вещей», и любой читатель в непосредственном восприятии получает впечатление живого разговора с живой человеческой личностью, необычайно одаренной, искренней и страстной, вероятно, это ощущение и послужило источником легенд, которые как восполнение недостатка в исторических сведениях создавались вокруг имени Лукреция в древние и средние века, создаются и по сей день.