Ланьлиньский насмешник - Цветы сливы в золотой вазе, или Цзинь, Пин, Мэй

— Ишь, какая нарядная, негодница! — полушутливо, полусерьезно проговорила Юэнян, когда Юйлоу обратила ее внимание на Хуэйлянь.

Однако, довольно о качелях.

Тут наш рассказ раздваивается.

Расскажем теперь о Лайване. Заказал он в Ханчжоу одежды ко дню рождения государственного наставника Цая и, погрузив на корабль целую груду вьюков, корзин и сундуков, двинулся в обратный путь. Поклажу ввезли в ворота и сгрузили. Стряхнув с себя дорожную пыль, Лайван направился в дальние покои. У дверей, ведущих к хозяйке, ему повстречалась Сунь Сюээ. Слуга приветствовал ее поклоном.

— Жив-здоров? С праздником! — просияв улыбкой, сказала Сюээ. — Давно не виделись. Устал, наверное, с дороги-то? Вон как загорел да потолстел.

— А где батюшка с матушкой? — спросил Лайван.

— Хозяина Ин с друзьями за город пригласил, — отвечала Сюээ, — а хозяйка с сестрами в саду на качелях качается.

— Что это они вздумали качаться? — удивился слуга. — Качели только на севере встретишь, то утеха жунская, [371]южане не качаются. А женщины весной всегда наперебой — кто кого ярче — себя цветами украшают.

Сюээ удалилась на кухню и подала чай.

— Есть будешь? — спросила она.

— Не буду. Надо с матушкой повидаться да умыться. А жена моя на кухне? Что это ее не видать?

— Твоя жена теперь не та, что была раньше, — ответила с усмешкой Сюээ. — Ох, как она вознеслась! С хозяйками целыми днями в домино и в шашки играет. Будет она у котлов вертеться!

— Лайван приехал, — доложила хозяйке вбежавшая в сад Сяоюй.

Юэнян вернулась к себе. Лайван отвесил ей земной поклон и встал в сторонке. Хозяйка расспросила его о поездке и поднесла два кувшина вина. Он осушил несколько чарок, прежде чем появилась Сун Хуэйлянь.

— Ладно! Устал ты с дороги, — сказала Юэнян. — Ступай умойся и отдохни, а придет хозяин, ему и доложишь.

Лайван отправился к себе. Хуэйлянь дала ему ключ от двери, налила воды умыться и убрала дорожную суму.

— Давно ль расстались, а вон как раздобрел, разбойник, черный арестант, — говорила Хуэйлянь, помогая мужу переодеться и накрывая стол.

Лайван лег, а когда проснулся, солнце склонилось к западу и вернулся Симэнь.

Лайван предстал перед ним и доложил, что подарки государственному наставнику Цай Цзину и одежды его домашним заготовлены в Ханчжоу полностью, четыре сундука с вьюками погружены на казенный корабль и теперь осталось только уплатить пошлину.

Обрадованный Симэнь вручил ему серебро и велел на другой день с утра рассчитаться с таможней и доставить вещи домой, а слугу одарил пятью лянами на покупку обнов.

Лайван и сам кое-что заработал от поездки и тайком поднес Сунь Сюээ два шелковых платка, две пары цветастых наколенников, четыре коробки ханчжоуской пудры и двадцать палочек помады. Сюээ потихоньку рассказала ему, как за эти четыре месяца сошлась с Симэнем Хуэйлянь, как их сводила Юйсяо, как они встречались сперва в гроте, а потом свили гнездо в покоях Цзиньлянь и с утра до ночи не расставались, как он одеждами и украшениями ее одаривал, деньги давал, а она большим кошельком обзавелась, слуг то да се купить посылала, по два да по три цяня серебра каждый день тратила.

— Я и то гляжу, в сундуке у нее наряды да украшения лежат, — говорил Лайван. — Откуда, спрашиваю, — хозяйка, говорит, дала.

— Какая там хозяйка? Все хозяин одаривает.

Рассказ Сюээ глубоко задел Лайвана. Вечером он выпил несколько чарок, прежде чем идти домой. Говорят, что у трезвого на уме, то у пьяного на языке. Открыл Лайван сундук и увидал кусок голубого атласа необыкновенной расцветки.

— Откуда у тебя этот атлас? — допрашивал он жену. — Говори, кто подарил?

— С чего это ты спрашиваешь, арестант негодный, — не догадываясь, в чем дело, улыбнувшись, ответила Хуэйлянь. — У меня кофты нет, хозяйка и дала, да мне сшить все некогда. Вот и лежит. Кто ж, по-твоему мог мне подарить?

— Брось ты мне голову морочить, потаскуха проклятая! — заругался Лайван. — Не ври! Кто, я тебя спрашиваю, атлас преподнес? А эти украшения откуда?

— Ах ты, арестантское отродье! — не выдержала Хуэйлянь. — Что у меня ни матери, ни отца нет, что ли? Да таракан и тот в свою щель ползет, любой орех с ядром внутри, у всякой твари свое сознание, трава и на камнях корни пускает, а у меня, по-твоему, ни родных, ни близких быть не может, да? Откуда украшения? Тетка одолжила — вот откуда. Чтоб тебя смерть скосила прежде времени, арестантское твое отродье!

Лайван так ударил ее кулаком, что она едва на ногах удержалась.

— Еще отпирается, шлюха проклятая! — ругался муж. — Видали, как ты с этим кобелем путалась, а Юйсяо вас сводила, атлас передавала. Сперва в саду, а потом обнаглели — средь бела дня к потаскухе Пань перебрались. Думала, меня обманешь?

Хуэйлянь громко зарыдала.

— Чтоб тебе подохнуть, арестантское отродье! — ругалась она. — Бить вздумал! Чего я тебе дурного сделала, а? Не бросай камень — как бы самому в голову не угодил. Кто ж это, скажи, тебе таких небылиц наговорил, кто язык распустил, а? Подзудили тебя на жену набрасываться, но я тоже найду защиту, в обиду себя не дам. Пусть меня со свету сживут, все равно хоронить будут как полагается. Никакие наветы слушать не хочу. Спроси обо мне кого хочешь, и пусть только плохо отзовутся, не будь я Сун, если не вступлюсь за свою честь. Потаскухой да шлюхой обзывать вздумал, арестантское твое отродье. Сперва удостоверься, а потом уж драку затевай. Еще ветер не подул, а тебе уж дождя подавай. Тебе велят человека убить, а ты и рад стараться, да?

Лайван не нашелся, что ответить, и надолго замолчал.

— Не собирался я тебя бить, — проговорил он наконец. — Наговорам поверил.

— А про атлас вот что тебе скажу, — продолжала Хуэйлянь. — Дело было в одиннадцатой луне прошлого года, в день рождения матушки Третьей. Хозяйка заметила на мне лиловую накидку и юбку, которую я у Юйсяо одолжила, и говорит: что, мол, у тебя за вид, юбка не в цвет. И дала кусок атласу. А мне все некогда было пошить. Сам не знаешь, а человека грязью обливаешь. Плохо ты о жене своей думаешь. Но я этого так не оставлю, я им еще покажу. Кто погубить меня вздумал, тот и сам не возрадуется.

— Если недоразумение вышло, надо все забыть, — уговаривал ее Лайван. — Зачем же, ни с того ни с сего с людьми ругаться? Давай, стели скорее постель.

Хуэйлянь взялась разбирать постель и ворчала:

— Чтоб тебе лихой смертью умереть, арестантское отродье! Нализался зелья-то, нет, чтобы лечь да спать спокойно, так он ни за что ни про что на жену набросился.

Лайван растянулся на кане, и, повернувшись лицом к стене, громко захрапел.

Послушай дорогой читатель! Каким бы умным и сильным ни был муж, но если жена заведет любовника, ей все равно в девяти случаях из десяти удастся его провести и убедить в своей непорочности.