Сыма Цянь - Исторические записки. Том 1

Как и раньше, Сыма Цянь использует каждую возможность для поисков новых материалов. Продолжением первых путешествий Сыма Цяня по стране была поездка в составе императорской свиты на гору Тайшань и к морю (в год смерти Сыма Таня). Так Сыма Цянь во второй раз побывал в Шаньдуне. На обратном пути он проезжал мимо Великой китайской стены. Величайшее сооружение, поглотившее огромную массу человеческого труда и десятки тысяч жизней, произвело на историка неизгладимое впечатление. “Я… возвращался в столицу по прямому тракту и видел пограничные башни Великой стены, построенной циньским генералом Мэн Тянем. Срывали горы, засыпали ложбины — прокладывали прямой тракт. Как дешево ценили труд простого [24]народа!” — восклицает Сыма Цянь [23]. И после этого Сыма Цянь неоднократно покидал столицу. Он принимал участие в ирригационных работах на Хуанхэ; побывал на территории современных провинций Ганьсу, Шаньси, Хубэй. Позднее Сыма Цянь писал: “На западе я доезжал до Кунтуна, на севере переходил через Чжолу, на востоке доходил до моря, на юге плавал по Янцзы и Хуайхэ” [24].

В 104 г. до н. э. Сыма Цянь завершает работу по систематизации материала и приступает к написанию “Исторических записок”.

Тем временем разыгрывались события, изменившие всю последующую жизнь историка. “Дело Ли Лина”, та роль, которую сыграл в нем Сыма Цянь, и его дальнейшая участь не были, конечно, лишь трагическим стечением обстоятельств. Письмо Сыма Цяня к Жэнь Шао-цину [25]позволяет восстановить картину борьбы при дворе У-ди, достигшей своего апогея в 99 г. “О, что еще сказать? О, что еще сказать? Да кроме этого всего, о самом деле рассказать с начала все и до конца, ах, нелегко все выяснить как есть!” — пишет Сыма Цянь. “…Я смолоду уже все проморгал свои неудержимые таланты. Когда же вырос я, то также я не знал похвальных отзывов моих односельчан. Владыка-царь, по счастью для меня и ради моего покойного отца, дал мне возможность исполнять мои нехитрые дела, входить всегда и выходить в дворцовых кулуарах. Вот я и рассудил тогда, что тому, кто держит таз на голове, зачем смотреть на небо вверх? И вслед за этим прекратил свои знакомства и прием гостей, дела по дому запустил. Стал днем и ночью думать лишь о том, чтоб исчерпать усилия своих совсем никчемных дарований, сосредоточив мысль свою на том единственно одном лишь побужденьи, чтобы снискать себе фавор у государя нашего [25]царя” [26]. Но сама жизнь порождала противоречия, разрешить которые Сыма Цянь был не в силах. Постепенно он убеждался, что и “Сын неба” обладает недостатками смертных; он видел ничтожность сильных мира сего, пробравшихся к кормилу власти “подобно мухам на хвосте лошади”.

“Отец мой заслуг не имел, отмечаемых грамотой царской… История звездных фигур и звездных расчетов для календаря так близка ведь к разным гаданьям, заклятьям и прочему! Понятно, что с людьми такими лишь забавляется владыка-государь, содержит их он как актеров и веселых дев; они в презреньи даже у самых пошлых” [27]. “Самые пошлые” — это окружение императора, его приближение, в среду которых попал историк. Но придворная атмосфера всегда оставалась чуждой ему. Недаром так часто говорит Сыма Цянь о “посредственностях, которым недоступно понимание высоких человеческих чувств”. Этот антагонизм и явился в конечном счете первопричиной трагедии.

В 99 г. один из китайских генералов, Ли Лин, был послан с небольшим отрядом против сюнну. Имея в своем распоряжении всего лишь 5 тысяч пеших воинов, Ли Лин все же сумел достичь ставки вождя сюнну — шаньюя. Ему удалось потеснить сюнну, но обещанное подкрепление не подходило, а тем временем вызванная шаньюем конница начала окружение отряда. Стрелы и провиант были на исходе; воины устали от непрерывных 10-дневных боев; число убитых и раненых непрерывно росло. Подкрепление так и не подошло. Несмотря на героическое сопротивление, отряд был частично уничтожен, частично пленен. В плен к сюнну попал и генерал Ли Лин.

Сначала Ли Лин посылал в столицу победные реляции, и высокие сановники ханьского двора наперебой поднимали чаши, поздравляя императора с успехом. Но вот через несколько дней пришло известие о поражении Ли Лина. [26]Император, услыхав об этом, потерял аппетит и не выходил из своих покоев. Перепуганные сановники не знали, что предпринять. Сыма Цянь хорошо знал Ли Лина и не мог поэтому остаться в стороне от развертывающихся событий. “Начну с того, что я с Ли Лином в одном и том же учрежденье пребывал. Мы никогда с ним не могли жить так, как полагается друзьям; у нас с ним были разные пути: что брал один, то отвергал другой. Мы никогда с ним вместе не держали у губ своих за чаркой чарку и никогда мы не сближались в той неизбывной радости друзей, что создается искренне и прямо. Но тем не менее его я наблюдал, и видел я, что этот человек — муж удивительный на редкость из тех, кто соблюдать себя умеют хорошо. Он родителям служил благоговейно; он был честен с теми, с кем служил; прикасался к деньгам, он был умерен; брал, давал всегда по совести своей. При разнице лет, положений он был донельзя уступчив. Он с низшими сдержанным был и вежливым очень. Он только о том и мечтал, чтобы ринуться в бой беззаветно и жизнь всю отдать за дело большое отчизны… И что же? Чины при дворе, за целость особы своей стоящие крепко и жизнь обеспечить жене и детям норовя, сейчас же его недостатки, как на дрожжах, раздули…” [28].

Действительно, приближенные императора, напуганные тем, что гнев Сына неба может обратиться против них, поспешили очернить Ли Лина, обвиняя его в предательстве. Лишь Сыма Цянь нашел в себе силы, чтобы поступить так, как диктовала ему его совесть.

“И вот так однажды случилось, что был во дворец я вызван к допросу, и я в этом смысле построил всю речь о заслугах Ли Лина. Хотел я всем этим расширить как мог кругозор царя-государя, конец положить речам тех белками сверкающих злобно людей. Но выяснить все до конца мне так и не удалось” [29]. Сыма Цянь был обвинен в намерении ввести императора в заблуждение и приговорен к позорному наказанию — кастрации. [27]

С содроганием вспоминает историк время, проведенное в тюрьме.

“И вот я, представьте, сижу со связанными руками, ногами, с колодкой, веревкой на шее и с голою кожей, ничем не прикрытый, палками бьют меня, прутьями хлещут; я заперт средь стен, что повсюду вокруг” [30]. В тюрьме завершился перелом, назревавший в сознании историка. Завещанные отцом “Исторические записки” отныне представлялись ему единственной возможностью высказать все, что накопилось у него на душе. Не случайно Сыма Цянь заметил, что все выдающиеся творения прошлого были написаны мудрецами “в пылу гнева”. Он сравнивал себя с Цюй Юанем, написавшим в изгнании “Скорбь Отлученного”, с Цзо Цю-мином, создавшим Го юй после того, как он был ослеплен, с Сунь-цзы, изложившим основы военного искусства после того, как он был искалечен. “Все эти люди в душе имели скопленье чувств и грустных дум о том, что им не удавалось свой путь продвинуть пред людьми. Поэтому они нам говорят о днях былых и думают о тех, что будут впредь еще” [31].