Сюэцинь Цао - Сон в красном тереме. Т. 1. Гл. I — XL.

Только теперь Дайюй вспомнила об их разговоре накануне и пожалела о сказанном. Она разозлилась на себя, а потом, устыдившись, заплакала.

— Пусть уничтожит меня Небо и покарает Земля, если я желаю тебе несчастья! — сквозь слезы произнесла она. — Да и зачем это мне? Но я понимаю, ты пришел выместить свою досаду на мне. Даос Чжан хочет сосватать тебя, а это помешает твоей женитьбе, предопределенной самим Небом!

Надо сказать, что Баоюй от природы не был чужд низменных страстей. Они росли вместе с Дайюй и научились угадывать чувства и мысли друг друга. Сейчас он повзрослел, начитался простонародных книг и жизнеописаний, стал разбираться в отношениях между мужчиной и женщиной и считал, что ни одна из обитательниц женских покоев ни дома, ни у родственников не может сравниться красотой с Дайюй. И он полюбил ее. Но сказать прямо о своих чувствах не решался, а потому пускался на всякие хитрости — то радовался то гневался, — чтобы испытать Дайюй.

Дайюй тоже испытывала Баоюя — то насмешками, то притворством, никогда не упуская удобного случая.

Они без конца лгали друг другу, скрывая истинные мысли и чувства, но ложь, сталкиваясь с ложью, рождает истину. Поэтому Баоюй и Дайюй вечно ссорились, даже по пустякам.

Вот и сейчас Баоюй подумал:

«Другие меня не понимают, но ты не можешь не понять, что все мои чувства устремлены к тебе! А ты не только не хочешь меня утешить, а еще и огорчаешь своими насмешками. Значит, не любишь меня, даже думать обо мне не желаешь!»

Но сказать обо всем этом Баоюй ни за что не решился бы.

«Я знаю, ты любишь меня, — размышляла тем временем Дайюй. — Пусть болтают вокруг, что золоту и яшме суждено соединиться, ты и слушать этого не желаешь. Даже когда я заговорю о золоте и яшме, ты делаешь вид, будто не слышишь, значит, дорожишь мною, одну меня любишь. А стоит мне намекнуть на это — сердишься. Почему? Чтобы испытать меня, чтобы я не верила в твою любовь? Но ведь все мысли у тебя обо мне».

Баоюю, глядя на нее, хотелось сказать:

«Я готов на все, даже смерть приму с радостью, лишь бы ты поступила согласно моему желанию. Пойми, мы должны сблизиться. Не надо меня избегать!»

И Дайюй, словно прочитав мысли Баоюя, подумала:

«Заботься больше о себе, тогда я буду спокойна. Мы не должны постоянно быть вместе, чтобы все время не ссориться».

Дорогой читатель, возможно, ты скажешь, что молодых людей обуревали одни и те же чувства? Пожалуй, это верно, но они были до того разными, что, стремясь сблизиться, все больше отдалялись друг от друга.

Трудно описать сокровенные чувства молодых людей, поэтому расскажем лучше об их внешнем проявлении.

Стоило Дайюй обмолвиться о «женитьбе, предопределенной самим Небом», как Баоюй, выйдя из себя, сорвал с шеи свою драгоценную яшму и, швырнув ее на пол, закричал:

— Сейчас разобью эту дрянь вдребезги, и делу конец!

Но яшма осталась целой и невредимой. Баоюй метался по комнате в поисках чего-нибудь тяжелого, чем можно было бы разбить яшму.

— Зачем разбивать ни в чем не повинную яшму? — сквозь слезы проговорила Дайюй. — Убей лучше меня!

На шум прибежали Цзыцзюань и Сюэянь и стали их урезонивать, пытаясь отнять у Баоюя яшму, которую он нещадно колотил. Но Баоюй так разошелся, что служанкам пришлось позвать на помощь Сижэнь. Общими усилиями удалось все же спасти яшму.

— Она моя! — кричал Баоюй. — Что хочу, то и делаю с ней. — Лицо его позеленело от злости, глаза, казалось, сейчас выскочат из орбит, брови взметнулись вверх. Никогда еще Сижэнь не видела его в таком состоянии. Но девушка спокойно взяла его за руку и с улыбкой сказала:

— Ты подумал о том, каково будет сестрице, если ты разобьешь яшму? Ведь яшма не виновата, что вы поссорились!

Горько плакавшая Дайюй вдруг почувствовала, что Сижэнь гораздо добрее Баоюя, ее слова проникли глубоко в душу Дайюй, и от волнения ей стало дурно, а потом началась рвота — незадолго до этого девочка выпила целебный отвар из грибов сянжу. Служанки принялись возле нее хлопотать, подставили платок, стали хлопать по спине.

— Вы, барышня, совсем не бережете свое здоровье, — с упреком сказала Цзыцзюань. — Выходит, напрасно вы приняли лекарство. А каково будет второму господину Баоюю, если вы опять заболеете?

«Насколько Цзыцзюань душевнее Дайюй», — подумал Баоюй, но тут же раскаялся, стоило ему взглянуть на сестру: она покраснела, на лбу выступил пот, по щекам текли слезы, плечи судорожно вздрагивали от рыданий.

«Вот до чего я ее довел, а помочь ничем не могу». — Из глаз его покатились слезы. У доброй Сижэнь заныло сердце. Рука Баоюя, которую она держала в своей, была холодна как лед. Ей хотелось утешить юношу, но она молчала, боясь еще больше его расстроить, может быть, он чем-то очень обижен. В то же время ей не хотелось быть жестокой к Дайюй. И она, не зная, что делать, будучи, как все женщины, чувствительной по натуре, тоже расплакалась.

Цзыцзюань принялась легонько обмахивать Дайюй веером, а потом, глядя на остальных, тоже стала утирать слезы.

Сижэнь первая взяла себя в руки, улыбнулась и сказала Баоюю:

— Может, тебе и недорога твоя яшма, но вспомни, кто сделал шнурок с бахромой, на котором она висит, и тогда не будешь больше ссориться с барышней Дайюй.

Услышав это, Дайюй схватила попавшиеся под руку ножницы, превозмогая слабость, села на постели и стала резать шнурок. Увы! Сижэнь и Цзыцзюань не успели ей помешать.

— Напрасно я так старалась, — сквозь слезы проговорила Дайюй, — не нужен ему мой подарок. Пусть кто-нибудь другой сделает ему лучший шнурок.

— Зачем вы режете?! — вскричала Сижэнь, беря у Дайюй яшму. — Это я во всем виновата, наболтала тут лишнего.

— Хоть на кусочки разрежь! — произнес Баоюй. — Мне все равно! Яшму я больше носить не буду!

Старухи служанки, которые видели, какой разыгрался скандал, испугались, как бы не случилось беды, и побежали к матушке Цзя и госпоже Ван, чтобы не оказаться потом виноватыми. Увидев переполошившихся старух, матушка Цзя и госпожа Ван, не поняв толком, в чем дело, поспешили в сад. Тут Сижэнь бросила укоризненный взгляд на Цзыцзюань, словно хотела сказать: «Зачем тебе понадобилось их тревожить!»

То же самое Цзыцзюань думала о Сижэнь.

Войдя в комнату, матушка Цзя и госпожа Ван увидели, что Баоюй и Дайюй насупившись сидят в разных углах и молчат. На вопрос, что случилось, никто толком не мог ответить. Тогда обе женщины напустились на служанок.

— Совсем разленились, стоите, будто вас это не касается! Почему вы их не утихомирили?

Служанки молчали. Кончилось тем, что матушка Цзя увела Баоюя к себе.

Наступило третье число — день рождения Сюэ Паня. По этому случаю устроили пир, а также театральное представление, и Цзя отправились туда всей семьей.