Сюэцинь Цао - Сон в красном тереме. Т. 1. Гл. I — XL.

Прибыв в столицу, Цзя Юйцунь первым долгом привел в порядок парадную одежду и, взяв визитную карточку, где значилось «родной племянник», в сопровождении слуги отправился во дворец Жунго.

Цзя Чжэн к этому времени уже успел прочесть письмо зятя и приказал немедленно просить Цзя Юйцуня.

Благородный облик и изысканная речь Цзя Юйцуня произвели на Цзя Чжэна благоприятное впечатление. Цзя Чжэн, во многом унаследовавший характер деда, с особым уважением относился к людям ученым, был вежлив и обходителен со всеми, даже с низшими по званию, каждому старался помочь; Цзя Юйцуня он принял с особой любезностью, ведь его рекомендовал зять, и готов был оказать ему любую услугу. На первой же аудиенции у государя он добился восстановления Цзя Юйцуня в должности, и тот, не прошло и двух месяцев, получил назначение в область Интяньфу. Цзя Юйцунь попрощался с Цзя Чжэном, выбрал счастливый для отъезда день и отбыл к месту службы. Но об этом мы рассказывать не будем.

Когда Линь Дайюй сошла на берег, там ее ждал паланкин с носильщиками и коляска для багажа, присланные из дворца Жунго.

От матери девочка часто слышала, что семья ее бабушки не похожа на другие семьи. И в самом деле, служанки, которые ее сопровождали, ели и одевались не как простые люди. И Дайюй казалось, что в доме у бабушки ей придется следить за каждым своим движением, за каждым словом, чтобы не вызвать насмешек.

Когда носильщики внесли паланкин в город, Дайюй осторожно выглянула из-за шелковой занавески: на улице была сутолока, по обе стороны громоздились дома, — все было не так, как у них в городе. Прошло довольно много времени, как вдруг на северной стороне улицы девочка заметила двух каменных львов, присевших на задние лапы, и огромные ворота с тремя входами, украшенные головами диких зверей. У ворот в ряд сидели человек десять в роскошных головных уборах и дорогих одеждах. Над главными воротами на горизонтальной доске красовалась сделанная крупными иероглифами надпись: «Созданный по высочайшему повелению дворец Нинго».

«Вот и дом моего дедушки», — подумала Дайюй.

Чуть западнее стояли точно такие же ворота, с тремя входами, но это уже был дворец Жунго. Паланкин внесли не через главный, а через западный боковой вход.

На расстоянии примерно одного полета стрелы от входа, сразу за поворотом, паланкины остановились, из них вышли служанки. Четверо слуг лет семнадцати — восемнадцати, в халатах и шапках, сменили носильщиков и понесли паланкин Линь Дайюй дальше. Служанки последовали за ними пешком.

У вторых ворот паланкин опустили на землю, молодые служанки с достоинством удалились, а подоспевшие им на смену раздвинули занавески и помогли Дайюй выйти.

Поддерживаемая с двух сторон служанками, Дайюй вошла во вторые ворота. По обе стороны от них были расположены полукругом крытые галереи, а напротив высился проходной зал, где перед входом стоял мраморный экран [35]на ножках из сандалового дерева. Далее одна за другой следовали три небольших приемных и, наконец, главное строение, а перед ним просторный дворец. Впереди стоял господский дом из пяти покоев с резными балками и расписными колоннами, а по бокам — флигеля с террасами — там были развешаны клетки с попугаями и другими редкими птицами.

На крыльце сидели молодые служанки в красных кофтах и зеленых юбках. Едва заметив вошедших, они бросились навстречу.

— Наконец-то вы приехали, а старая госпожа только что о вас вспоминала!

Три из них поспешили ко входу и отодвинули закрывавший его занавес, в тот же момент кто-то доложил:

— Барышня Линь Дайюй!

Едва Линь Дайюй вошла в дом, как навстречу ей, поддерживаемая под руки служанками, пошла старуха с белыми, словно серебро, волосами. Дайюй сразу догадалась, что это бабушка, и хотела поклониться, но старуха удержала ее, заключила в объятия и со слезами на глазах воскликнула:

— Мое дорогое дитя!

Все, кто был здесь, тоже прослезились. Заплакала и Дайюй. Но тут все принялись ее утешать.

Как только Дайюй успокоилась и поклонилась бабушке, та стала знакомить ее с родными.

— Это твоя старшая тетя, — говорила она. — Это — вторая тетя. А вот жена твоего покойного старшего двоюродного брата — госпожа Цзя Чжу.

Дайюй кланялась каждой родственнице, а бабушка тем временем распорядилась:

— Позовите барышень! По случаю приезда дорогой гостьи из дальних краев пусть не идут на занятия.

Две служанки с поклоном вышли, и вскоре явились три барышни в сопровождении трех мамок и нескольких молодых служанок: одна из барышень была пухленькая, но складная, среднего роста, с чуть приплюснутым носом и смуглыми, как плод личжи, щеками, в общем, очень миловидная. Держалась она скромно и просто. Вторая, высокая, стройная, с покатыми плечами, овальным, как утиное яйцо, лицом, большими глазами и густыми бровями, отличалась изысканными манерами и вела себя непринужденно, но без тени развязности. Третья была совсем еще маленькая. Шпильки, кольца, юбки и кофты у всех трех были одинаковые. Дайюй встала, чтобы приветствовать их, и они познакомились.

За чаем, который подали служанки, разговор шел о матери Дайюй, о ее болезни, лекарствах, о похоронах. Бабушка опечалилась и сказала Дайюй:

— Я так любила твою мать, больше всех дочерей, а вот видишь, пережила ее и даже не смогла увидеться с ней перед смертью. Это такое горе для меня!

Она взяла Дайюй за руку и разрыдалась. Насилу ее успокоили.

Изысканные манеры маленькой Дайюй не могли скрыть ее болезненного вида и вялости движений. Посыпались вопросы:

— Какие ты принимаешь лекарства? Неужели ничего не помогает?

— Я никогда не отличалась крепким здоровьем, — отвечала Дайюй. — С тех пор, как помню себя, всегда принимала лекарства. Самых знаменитых врачей ко мне приглашали. И все напрасно. Когда мне было три года, забрел к нам однажды буддийский монах, с коростой на голове, и посоветовал родителям отдать меня в монастырь. Но они и слышать об этом не хотели. Тогда монах сказал, что есть еще способ вылечить меня: запретить мне плакать и видеться с родственниками, кроме отца и матери. Монах этот был сумасшедший, и никто не внял его речам. А сейчас я все время принимаю пилюли из женьшеня.

— Вот и хорошо, — произнесла матушка Цзя, — я велю приготовить побольше этого лекарства.

В этот момент послышался смех и кто-то сказал:

— Выходит, я опоздала! Не успела даже встретить гостью из дальних краев!

«Здесь все так сдержанны, — подумала Дайюй, — кто же дерзнул вести себя столь бесцеремонно?»

И тут из внутренних покоев в сопровождении нескольких служанок, молодых и старых, появилась очень красивая женщина. Наряжена она была как сказочная фея, расшитые узорами одежды сверкали. Волосы, стянутые узлом, были перевиты нитями жемчуга и заколоты пятью жемчужными шпильками в виде фениксов, обративших взоры к сияющему солнцу, на шее — ожерелье с подвесками, изображающими свернувшихся в клубок золотых драконов. Атласная кофта, вытканная яркими цветами и золотыми бабочками. Поверх кофты — накидка из темно-серого, отливающего серебром, набивного шелка и креповая юбка с цветами по зеленому полю. Глаза чуть раскосые, брови — ивовые листочки. Во всем облике женщины чувствовалась легкость и стремительность, густо напудренное лицо было добрым, на плотно сжатых алых губах играла едва заметная улыбка.