Сомадева - Дальнейшие похождения царевича Нараваханадатты

Более действенным началом оказывается Кубера, бог богатства, хотя и занимающий в иерархии богов гораздо более низкое место, а вместе с ним и множество представителей мира духов, оборотней, леших, якшей, кумбхандов, гандхарвов, ветал, дакинь, гухьяков, часто выступающих в роли персонажей наравне с людьми и в общем-то мало отличающихся от них, кроме, разумеется, специфической своей функции. Своего главного героя Сомадева наделил именем «Нараваханадатта», образованным от одного из эпитетов Куберы — Наравахана, т. е. тот, кто использует в качестве «вахана», ездового животного, «нара», т. е. человека.

Великолепное, цельное представление о характере религиозной жизни Сомадева дал в уникальной по характеру аллегории, выдержанной в духе кашмирского шиваизма, приведенной на стр. 37–39. Типологически и образно она близка к целому ряду явлений в искусстве средневековья других стран, в том числе и европейских.

Религиозный и моральный идеал каждого из так или иначе затрагиваемых верований подвергается испытанию действительностью, реальными отношениями реальных же людей, и из него извлекается нечто рациональное, имеющее всеобщее, общечеловеческое значение. За этим всеобщим скрывается и определенная философская концепция, изложение которой поэт вложил в уста асура Мая. В основе своей она сводится к санкхье как теории познания, подкрепленной учением йоги как теории действия. Отметим, что в санкхье были достаточно сильны материалистические начала.

В «Океане сказаний» нашли широкое отражение и другие стороны духовной жизни, в том числе различные виды искусства: пение, танцы, представления театра марионеток, скульптура, живопись. Если некоторым сторонам религии и морали, быта и нравов, описанию обрядов и ритуалов поэт либо уделяет специальное внимание, либо строит на них даже целые циклы сюжетов, то вопросы искусства и литературы затрагиваются им попутно, в репликах персонажей или авторских ремарках. Развернутые описания, посвященные им, крайне редки. К числу последних следует отнести описание своего рода религиозной мистерии буддийского содержания, разыгранной в театре марионеток. Особый интерес в этом случае представляет характеристика устройства такого театра и его реквизита.

Литература и фольклор также занимают немалое место в «Океане сказаний», но уже в ином плане. Выше, когда речь шла о композиции всего произведения, этот вопрос был частично затронут. Он касается не только источников, из которых черпал Сомадева сюжеты, и их стиля, но еще и того, как отразилась литература того времени в произведении Сомадевы и что это дает для представлений о литературной жизни Кашмира, как общеиндийская традиция понималась в Кашмире, какие ее произведения представлены в этой эпопее, исходя из того, что нам вообще известно о древнеиндийской литературе.

Такой памятник, как веды, упоминается лишь в связи с квалификацией брахманов — какое количество вед изучено ими — две, три или четыре. Другие жанры и произведения ведического комплекса не упоминаются вовсе, равно как и пураны, хотя в «Океане сказаний» присутствуют общие с ними сюжеты. Более обстоятельно представлены и даже названы как произведения обе классические эпопеи на санскрите — «Махабхарата» и «Рамаяна» [302]. Их материал, например, использован для построения сложных сравнений и метафор, опирающихся на ассоциации с героями и ситуациями обеих эпопей. В «Океане сказаний» присутствует также давно известное русскому читателю сказание о Нале и Дамаянти, но построенное в ином, чем в «Махабхарате», плане, окрашенное иронией, с упором на собственно житейскую сторону сюжета. «Рамаяна» была источником нескольких сюжетов «Океана сказаний», и прежде всего для изложения основного сюжета о разлуке Рамы и Ситы, но обработанных в такой мере, что они обретают самостоятельное значение. На основе интерпретации сюжетов «Рамаяны» можно предположить, что на Сомадеву значительное влияние оказала драматургия Бхавабхути, в одной из трех пьес которого — «Дальнейшая жизнь Рамы» («Уттарарамачарита»), предложена новая, оригинальная интерпретация традиционного сюжета [303].

Несмотря на громадный объем «Океана сказаний», нигде, кроме первой книги, нельзя найти имен поэтов, драматургов и философов (за исключением Нагарджуны, который фигурирует как собственно литературный герой, а не реальная личность). Авторы классических эпопей действуют — в очень скромных пределах — как персонажи второго или третьего плана во вставных рассказах. Тем не менее классическая литература присутствует и в сюжетах, и в стилистике, и в интерпретации отдельных сюжетов. Выше говорилось о влиянии Бхавабхути, но в тех частях (2—4-я книги), где речь шла об Удаяне, чувствуется знакомство и с драматургией Бхасы и Харши.

Коль скоро Сомадева не назвал никого из классиков, он не назвал никого и из современников или непосредственно предшествовавших ему поэтов. Но если он придавал такое большое значение категории аучитья, разработанной его земляком Кшемендрой [304], то естественно предположить и даже говорить с уверенностью, что Сомадева знал его многочисленные произведения. Наличие в «Океане сказаний» сюжетов, имеющихся и в произведениях Кшемендры, дает основание говорить и об определенной зависимости от него Сомадевы, равно как и о воздействии на поэта духа сатиры Кшемендры. «Брихаткатхаманджари», конечно, неизбежно стояла перед Сомадевой в качестве образца, когда он приступал к работе над «Океаном сказаний». Относительно небольшое различие в количестве сюжетов и структуре, разница в физическом объеме эпопей Кшемендры и Сомадевы— шесть тысяч и двадцать одна тысяча шлок — имеют второстепенное значение. Наиболее важно различие в стиле и в интерпретации. Одним из примеров такого различия является «Панчатантра». Кшемендра, сухо пересказав сюжеты, как таковые, не уделял сколько-нибудь существенного внимания ни внешней и внутренней характеристике действующих лиц, ни мотивировке их поступков. Сомадева же не чувствует себя связанным в использовании этого замечательного произведения. Он использует материал почти целиком, но в соответствии со своим замыслом. Прежде всего он расчленяет «Панчатантру» на три самостоятельные повести, причем первая, «Война сов и ворон», обретает удивительно цельный вид, обращается из дидактического произведения в собственно художественное со стройной композицией, с типическими характерами, самостоятельной и щедро обогащенной образной системой.

Суммируя по неизбежности краткий обзор того, как и в чем Сомадева отразил духовную жизнь своего времени, вполне правильно сказать, что «Океан сказаний» явился ее высокохудожественным, объективным и детальным воспроизведением, подчиненным главной идее поэта — создать образ идеального правителя.