Адам Олеарий - Описание путешествия Голштинского посольства в Московию и Персию

Когда, вследствие этих причин, жена бывает сильно прибита кнутом или палкою, она не придает этому большого значения, так как сознает свою вину и, к тому же, видит, что отличающиеся теми же пороками ее соседки и сестры испытывают не лучшее обращение.

Чтобы, однако, русские жены в частом битье и бичевании усматривали сердечную любовь, а в отсутствии их — нелюбовь и нерасположение мужей к себе, как об этом сообщают некоторые писатели по «русской хронике» Петрея (а Петрей заимствовал, несомненно, из Герберштейна и сочинения Barclai «Icon ammorum»), — этого мне не привелось узнать, да и не могу я себе представить, чтобы они любили то, чего отвращается природа и всякая тварь, и чтобы считали за признак любви то, что является знаком гнева и вражды. Известная поговорка: «Побои не вызывают дружбы», на мой взгляд, справедлива и для них.

Никакой человек, обладающий здравым рассудком, не будет без причины ненавидеть и мучить собственную плоть. Возможно, конечно, что некоторые из них говорили сами мужьям, ради шутки, подобные речи. Возможно также, что, действительно, был и следующий случай. Некая глупая жена, прожив довольно много времени в мире и единении со своим мужем, наконец, обратилась к нему со словами: «Ей неясно до сих пор, любит ли он ее как следует, так как она еще ни разу не получала от него побоев». После этого муж, будто бы, дал себя уговорить, показал ей свою любовь, как она того требовала, и сильно отстегал ее кнутом; так как ей это понравилось, он повторил эти побои через некоторое время, и, наконец, в третий раз, доказывая сильнейшую любовь свою, засек ее до смерти. Рассказывают этот случай про некоего — как говорят, итальянца — Иордана. Герберштейн говорит, что это был Alemannus faber ferrarius, кузнец, и что событие это произошло в его время в Москве. Однако то, что произошло с этой одной женщиною, не может служить примером для других, и по нраву одной нельзя судить о природе всех остальных.

Прелюбодеяние у них не наказывается смертью, да и не именуется у них прелюбодеянием, а просто блудом, если женатый пробудет ночь с женою другою. Прелюбодеем называют они лишь того, кто вступает в брак с чужою женою.

Если женщиною, состоящею в браке, совершен будет блуд, и она будет обвинена и уличена, то ей за это полагается наказание кнутом. Виновная должна несколько дней провести в монастыре, питаясь водою и хлебом, затем ее вновь отсылают домой, где вторично ее бьет кнутом хозяин дома за запущенную дома работу.

Если супруги надоедят друг другу и не могут более жить в мире и согласии, то исходом из затруднения является то, что один из супругов отправляется в монастырь. Если так поступает муж, оставляя, в честь божию, свою жену, а жена его получит другого мужа, то первый может быть посвящен в попы, даже если он раньше был сапожником или портным. Мужу также предоставляется, если жена его оказывается бесплодною, отправлять ее в монастырь и жениться, через шесть недель, на другой.

Примеры подобного рода даны и некоторыми из великих князей, которые, не будучи в состоянии произвести со своими супругами на свет наследника или получая лишь дочерей от них, отправляли жен в монастыри и женились на других. Так сделал тиран Иван Васильевич [Василий Иванович] [139] , который насильно отправил в монастырь свою супругу Соломонию после того как, проведя 21 год в брачной жизни с нею, не мог прижить детей; он затем женился на другой, по имени Елене, дочери Михаила [Василия] Глинского. Первая супруга, однако, вскоре затем родила в монастыре младенца-сына, как о том подробнее рассказано у Герберштейна и у Тилемана Bredeabas. Точно так же, если муж в состоянии сказать и доказать о жене что-либо нечестное, она должна давать постричь себя в монахини. При этом мужчина часто поступает скорее по произволу, чем по праву. Рассердившись на жену по одной лишь подозрительности или по другим недостойным побуждениям, он за деньги нанимает пару негодяев, которые с ним идут к судье, обвиняют и свидетельствуют против его жены, будто бы они застали ее при том или ином проступке или блуде; этим способом — особенно если еще обратиться за содействием к копейкам — достигают того, что добрая женщина, раньше чем она успеет собраться с мыслями, уже должна надеть платье монахини и против воли идти в монастырь, где ее оставляют на всю ее жизнь. Ведь тот, кто раз уже дал себя посвятить в это состояние и у кого ножницы прошлись по голове, более не имеет права выйти из монастыря и вступить в брак.

В наше время горестным образом должен был узнать это некий поляк, принявший русскую веру и женившийся на прекрасной молодой русской. Когда он по неотложным делам должен был уехать и пробыть вдали более года, доброй женщине, вероятно, ложе показалось недостаточно теплым, она сошлась с другим и родила ребенка. Узнав затем о возвращении мужа и не будучи уверена, что ей удастся дать добрый отчет в своем хозяйничанье дома, она бежала в монастырь и там постриглась. Когда муж вернулся домой и узнал, в чем дело, его более всего огорчило то, что жена посвятилась в монахини. Он бы охотно простил ее и принял бы ее вновь, да и она бы опять вернулась к нему, но их уже нельзя было соединить, несмотря на все их желание. Патриарх и монахи сочли бы это [возвращение из монастыря] за большой грех, притом — против Святого Духа, т. е. за грех, который никогда не может быть прощен.

Насколько русские охочи до телесного соития и в браке и вне его, настолько же считают они его греховным и нечистым. Они не допускают, чтобы при соитии крестик, вешаемый при крещении на шею, оставался на теле, но снимают его на это время. Кроме того, соитие не должно происходить в комнатах, где находятся иконы святых; если же иконы здесь окажутся, то их тщательно закрывают.

Точно так же тот, кто пользовался плотскою утехою, в течение этого дня не должен входить в церковь, разве лишь хорошенько обмывшись и переодевшись в чистое.

Более совестливые в подобном случае, тем не менее, остаются перед церковью или в притворе ее и там молятся. Когда священник коснется своей жены, он должен над пупом и ниже его хорошенько обмыться и затем, правда, может прийти в церковь, но не смеет войти в алтарь. Женщины считаются более нечистыми, чем мужчины; поэтому они во время обедни встречаются не в самой церкви, но, большей частью, впереди, у дверей ее.

(Книга III, глава 10)

О светском состоянии и о полицейском строе у русских

Что касается русского государственного строя, то, как видно отчасти уже из вышеприведенных глав, — это, как определяют политики, «monarchia dominica et deapotica». Государь, каковым является царь или великий князь, получивший по наследию корону, один управляет всей страною и все его подданные, как дворяне и князья, так и простонародье, горожане и крестьяне, являются его холопами и рабами, с которыми он обращается как хозяин со своими слугами. Этот род управления очень похож на тот, который Аристотелем изображен в следующих словах: «Есть и иной вид монархии, вроде того, как у некоторых варваров имеются царства, по значению своему стоящие ближе всего к тирании». Если иметь в виду, что общее отличие закономерного правления от тиранического заключается в том, что в первом из них соблюдается благополучие подданных, а во втором личная выгода государя, то русское управление должно считаться находящимся в близком родстве с тираническим.