Беовульф

воздать злодею
за горести наши!
Не раз похвалялись
в застольях бражных,
над полными чашами
честью хвалились
герои остаться
ночью на страже
и Гренделя в зале
мечами встретить;

тогда наутро
в чертоге для пиршеств
мы находили
запекшейся крови
потоки и пятна,
пол обагренный,
скамьи и стены, —
так я утратил
многих знатнейших,
всех смерть похитила!

Но время! — сядем
за пир, и сердце
тебе, воитель,
подскажет словом.
Тогда им дали
на скамьях медовых
места в застолье,
и гости-гауты
сели за трапезу,
ратники сильные,

храбросердые;
брагу медовую
в чеканные чаши
лил виночерпий,
песносказитель
пел о Хеороте;
и беспечально
там пировали
две дружины —
датчан и гаутов.

Тут Унферт,
сын Эгглафа,
сидевший в стопах
у владыки Скильдингов,
начал прение
(морепроходец,
пришелец Беовульф,
его раззадорил:
неужто в мире
ему соперник

нашелся, воин
под небом славный,
его сильнейший),
и вот он начал:
«Не тот ли ты Беовульф,
с которым Брека
соревновался
в умении плавать,
когда, кичась
непочатой силой,

с морем спорили
вы, бессмыслые,
жизнью рискуя?
Ни друг, ни недруг,
ни муж разумный
не мог отвратить вас
от дикой затеи
соперничать в океане.
Пучин теченья
сеча руками,

взмахами меряя
море-дорогу,
вы плыли по волнам,
по водам, взбитым
зимними ветрами,
семеро суток.
Тебя пересилил
пловец искусный,
тебя посрамил он:
на утро восьмое,

брошенный бурей
к норвежскому берегу,
он возвратился
в свои владенья,
в земли Бродингов,
в дом наследный,
где правит поныне,
на радость подданным,
казной и землями.
Клятву сдержал

сын Бенстана —
был первым!
Вот почему я
предчую худшее
(хотя и вправду
ты крепок в битве,
в честной сече),
коль скоро, с вечера
тут оставшись,
ты встретишь Гренделя!»

Ответил Беовульф,
сын Эггтеова:
«Не чересчур ли
ты, друг мой Унферт,
брагой упившись,
о подвигах Бреки
тут разболтался?
На самом же деле
никто из смертных
со мной не сравнился бы

мощью на море,
выдержкой на океане.
Когда-то, поспорив,
мы вправду задумали,
жизнью рискуя
(а были оба
еще недоростками!),
взапуски плавать
в открытых водах.
Сказано — сделано:

кинулись в зыби,
клинки обнажив
ради защиты
от хищных тварей,
там обитавших.
Сил недостало
ему тягаться
со мной на быстринах,
но я не покинул
его над бездной:

вместе держались
в опасных водах,
рядом плыли
пятеро суток,
покуда буря
и сумрак ночи,
северный ветер,
снег и волны
кипящих течений
не разлучили

нас в ненастье.
Со дна морского
нечисть восстала —
в пене ярились
полчища чудищ.
Рубаха-кольчуга
искусной вязки,
железной пряжи
мне послужила,
шитая золотом,

верной защитой,
когда морежитель,
стиснув когтистыми
лапами тело,
вдруг потащил меня
в глубь океана;
Судьбой хранимый,
я изловчился,
— клинком ужалил
зверя морского —

канул на дно
обитатель хлябей.
Кишела нежить,
грозя мне погибелью
в бурлящей бездне,
но я поганых
мечом любимым
учил, как должно!
Не посчастливилось
злобной несыти

мной поживиться,
плотью лакомой,
пищей пиршественной
в глубоководье,
зато наутро
в прибрежных водах
всплыли распухшие
туши животных,
клинком усыпленных, —
и с этой поры

стал безопасен
путь мореходный
над теми безднами.
Божий светоч
взошел с востока,
утихла буря,
и я увидел
источенный ветром
скалистый берег —
Судьба от смерти

того спасает,
кто сам бесстрашен!
Всего же девять
избил я чудищ
и, право, не знаю,
под небом ночным
случались ли встречи
опасней этой,
был ли кто в море
ближе к смерти,

а все же я выжил
в неравной схватке —
меня, усталого,
но невредимого,
приливом вынесло,
морским течением
к финским скалам.
Но я не слышал
подобных былей
о подвигах ратных,

тобой совершенных:
ни ты, ни Брека —
в игре сражений
не смели вы оба
железом кровавым
творить, как должно,
дела достойные,
зато известно,
что ты убийца
своих сородичей,

братьев кровных, —
проклятье ада,
как ни лукавь ты,
тебя не минет!
Скажу воистину
тебе, сын Эгглафа:
не смог бы Грендель
бесчинствовать в Хеороте,
не смел бы нечистый
бесчестить владыку,

когда бы сердце
твое вмещало
столько же храбрости,
сколько бахвальства!
Но знает он,
что его не встретят,
противоборствуя,
мечами острыми,
и без опаски
враг набегает

на земли Скильдингов,
твоих сородичей,
и с Данов дань
собирает кровью,
и ест и пьет он
и не трепещет
при встрече с данами.
Дайте время,
на деле узнает он
доблесть гаутскую!

Завтра поутру,
когда над миром
зажжется Светоч,
солнце на небе
явится ясное, —
всяк без боязни
сможет на пиршестве
пить брагу в Хеороте!»
Пришлась по нраву
кольцедарителю,

седовласому
старцу-воину,
решимость Беовульфа:
он уверовал,
пастырь данов,
в близость спасения.
Громче смех
зазвучал и речи
среди воителей;
вышла Вальхтеов,

блистая золотом,
супруга Хродгара,
гостей приветствовать
по древнему чину:
высокородная
вождю наследному
вручила первому
чашу пенную,
да не грустил бы
в пиру властитель,

владыка данов, —
до дна он выпил,
радуясь трапезе,
добрый конунг;
затем гостей
обходила Вальхтеов
с полной чашей,
потчуя воинов,
старых и юных,
пока не предстала

жена венценосная,
кольцевладелица
с кубком меда
перед гаутским
войсководителем;
многоразумная
Бога восславила,
ей по молитвам
в помощь пославшего
рать бесстрашную.