Франко Саккетти - Новеллы

Тело Аньоло от толчков казалось сделанным из порфира или из мрамора.

Наконец, когда дыхание вернулось к нему, он промолвил: «Я отправился вместе с несколькими приятелями е Перетолу, где каждому пришлось принять участие в турнире. Так как я нисколько не хуже других, то, вспомнив о своих предках из Череттомаджо, [166]и я захотел выступить на турнире! И если бы лошадь, которая оказалась с норовом и изукрасила меня, как ты видишь, оказалась хорошей, то сегодня я удостоился бы большей чести, чем кто-либо когда-либо, державший в руках копье за последние несколько лет». Жена, которая была женщиной рассудительной и знала вздорные выходки Аньоло, стала говорить: «Право, ты вовсе обезрассудил, либо ты беспутный старик. Пусть будет проклят тот день, когда меня выдали за тебя. Ведь я, не покладая рук, работаю, чтобы прокормить твоих детей, а ты, жалкий человек, в семьдесят лет выступаешь на турнире. Что мог бы ты сделать, когда не весишь и десяти унций? Ладно, ладно, теперь ты попадешь в мешок, из которого тянут жребий, кому быть приором. И хуже того еще, что, так как тебя называют сер Бенги, ты станешь говорить, что имеешь на это право как нотарий. Ах, ты, жалкий человек! Разве ты не узнаешь себя? Да если бы и было так, многих ли нотариев видел ты участвующими в турнире? Или ты рассудка лишился? Разве ты не соображаешь, что ты суконщик, что у тебя нет ничего, кроме твоего заработка? Что ты с ума сошел? Ах ты, несчастный! Твое место – постель; лежи, а то ребята станут бросать тебе вслед камнями».

Мягким голосом Аньоло сказал: «Жена, ты велишь мне переселяться в постель; так как я страдаю, то мне приходится лежать. Успокойся, пожалуйста, если не хочешь, чтобы я совсем умер».

А та и говорит: «Лучше бы тебе умереть, чем жить в таком позоре».

Аньоло отвечает: «Первый я, что ли, с кем случается беда в боевых подвигах?»

– «Пропади ты, боже мой, – сказала жена; – ступай бить шерсть, займись своим делом и предоставь военное дело тем, кто с ним знаком».

Спор продолжался до ночи, и только к ночи они поуспокоились, как могли. Аньоло больше уже не выступал на турнирах.

Жена оказалась гораздо рассудительнее мужа: она знала, что такое она сама и ее муж; он же не знал и самого себя. И только жена повела с ним такие речи, что они помогли делу.

Мне припоминается еще, как небольшое обстоятельство побудило одного синьора причинить несчастье одному человеку.

В бытность мессера Лодовико ди Гонзага [167]синьором Мантуи один из его служащих сказал однажды в беседе с некоторыми лицами, больше ради забавы, чем ради другой цели: «синьор – что вино в бутылке: утром оно хорошо, а вечером испорчено».

О сказанном слове было донесено синьору. Как это часто бывает, чтобы снискать милость синьора, у него всегда имеются доносчики. Услышав это, мессер Лодовико приказал позвать к себе своего служащего и сказал ему: «Скажи-ка мне: говорил ли ты такие-то слова?»

Тот ответил: «Да, синьор мой. Но слова мои были сказаны только как острота, потому что я слышал их некогда от одного достойного человека».

На это синьор сказал ему: «Так ты, значит, утверждаешь, что сказал их как остроту, и тебе они не кажутся дурными. А между тем ведь ты назвал меня и сравнил меня с бутылкой вина. Клянусь богом, мне хочется пошутить над тобой так, чтобы от этой шутки ты постоянно ощущал бы зловоние. Но чтобы ты мог сказать, что над тобой пошутили поделом, разденься до куртки и останься в таком виде, в каком явился служить ко мне, а потом ступай с богом».

Человек тот исчез в тот же час и никогда больше не появлялся в Мантуе. И оставил он денег две тысячи лир в болоньинах, каковые синьор целиком отнял у него. Так и случилось, что синьор оказался вином в бутылке: было вино вином, да испортилось.

Во Флоренции был некогда гражданин, человек и умный, и весьма состоятельный, по имени Коппо ди Боргезе Доменики, [168]и жил он напротив того места, где теперь живут Леони. В доме у себя он приказал сделать некоторые каменные работы. Однажды в субботу, читая после трех часов дня Тита Ливия, он напал на рассказ о том, как римские женщины, вскоре после издания закона против их украшений, побежали на Капитолий, желая и требуя отмены этого закона.

Коппо при всем своем уме был человеком сердитым и отчасти капризным; он начал гневаться, как будто дело, рассказанное в истории, произошло на его глазах, и стал ударять книгой и руками по столу, а иногда рукой об руку, со словами: «Ох, римляне! Неужели вы допустите это? Вы, которые не допустили, чтобы какие-нибудь цари или императоры стояли выше вас?»

И он бушевал так, словно его служанка хотела его в ту пору выгнать из своего дома.

В то время, когда названный Коппо так неистовствовал, являются вдруг мастера и рабочие, прекратившие работу, и, приветствуя Коппо, просят у него денег, хотя они и видели, что он разгневан. Коппо бросается на них, как змея, и говорит им: «Вы приветствуете меня, а мне хотелось бы лучше быть в доме дьявола. Вы просите у меня денег за то, что вы мне устроили, а я хотел бы лучше, чтобы все это тотчас же рухнуло и упало на меня».

Рабочие переглянулись и с изумлением сказали один другому: «Чего же ему нужно?»

А затем, обращаясь к Коппо, проговорили: «Коппо, если вам что-нибудь не нравится в работе, очень жаль. Если мы можем сделать что-нибудь, что устранит огорчение, которое вы испытываете, то скажите нам, и мы охотно сделаем это».

Коппо ответил им: «Ах! Уходите вы сегодня с богом во имя дьявола. Я хотел бы лучше никогда не родиться на свет, когда я только подумаю, что у этих нахалок, у этих распутниц, у этих негодяек хватает дерзости бежать в Капитолий, так как они хотят вернуть свои украшения. Что сделают с ними римляне? Коппо, Коппо, стоящий здесь, не может успокоиться. Если бы я только мог, я их приказал бы сжечь всех, чтобы те, кто останутся в живых, всегда помнили бы об этом. Ступайте вон и оставьте меня в покое!»

Рабочие ушли, боясь, как бы не было хуже, говоря друг другу: «Какой черт с ним? Он говорит что-то о римлянах: может быть, о римских весах?» [169]

А другой прибавил: «Он рассказывает не весть что о распутницах: уж не согрешила ли его жена?»

Тогда третий рабочий заметил: «А мне показалось, что он сказал, про Кап-ми-дольо; [170]вероятно у него голова болит».

На что четвертый сказал: «А мне так показалось, что он жалуется на то, что пролил кувшин масла».