Сэмюэл Ричардсон - Достопамятная жизнь девицы Клариссы Гарлов

Основаніе такой рѣчи мнѣ понравилось, и ето великое его щастіе, иначе я бы потребовала у него изъясненія слова одобрять , и спросила бы изъ чего онъ взялъ, что я его терпѣть буду. Ты видишь, моя любезная, что такое есть порожденіе мущинъ; лишь успѣешь дать имъ случай одолжить тебя, они тотчасъ берутъ право одобрять наши поступки, въ чемъ повидимому заключается также право и опорочивать, когда имъ за благо разсудится.

Я сказала матушкѣ, сколько ты желаешь помириться съ твоимъ сѣмействомъ, и сколько ты независима отъ Г. Ловеласа. Слѣдствіе, сказала она, можетъ заставить насъ судить о второмъ пунктѣ. Касательно до перваго, она то знаетъ, и ее мнѣніе также, что ты неиначе надѣется можешь примиренія, какъ возвратившись въ замокъ Гарловъ, однакожъ безъ всякаго права налагать условія. Ето вѣрнѣйшій способъ, прибавила она, для доказательства твоей независимости. Вотъ твоя должность, моя любезная, по мнѣнію моей матери.

Я полагаю, что первое твое письмо надписанное къ Г. Гикману, придетъ мнѣ изъ Лондона.

Твоя честь и безопасность однимъ предмѣтомъ моихъ молитвъ.

Я не понимаю, какъ ты поступаешь въ переменѣ платья.

Мое удивленіе умножается, видя упорство твоихъ родственниковъ въ оставленіи тебя въ нуждѣ. Я не понимаю, какія могутъ быть ихъ намѣренія? Хочешь, или не хочешь, они тебя бросаютъ въ его объясненіяхъ.

Я посылаю письмо черезъ Роберта, чтобы не терять времени, и повторяю тебѣ предложеніе моихъ усердныхъ услугъ. Прощай, мой любезный, мой несравненный другъ.

Анна Гове.

Въ Четвертокъ 20 Апрѣля.

Я бы сочла себя недостойною твоей дружбы, естьлибъ самыя важныя пользы мои не оставляли мнѣ довольно времени для изъясненія въ краткихъ словахъ моему любезному другу, сколько я не похваляю ея поведеніе, когда великодушіе ея препятствуетъ ей познать свою ошибку, но отъ которой я должна бы болѣ другихъ страдать, потому, что я была причиною оной.

Ты знаешь, что меня огорчаютъ раздоры твои съ твоею матерью, и говорить, чтобы я избавила себя отъ труда тебѣ о томъ повторять.

Прежде, моя любезная, ты не того желала. Ты мнѣ часто повторяла, что дружба твоя ко мнѣ умножалась, когда я тебѣ выговаривала твою излишнюю запальчивость, отъ которой разсудокъ твой научалъ тебя остерегаться. Хотя я въ нещастіи, хотя упала въ проступокъ, хотя смыслъ мой не пространенъ, однако теперь стою вниманія, потому, что я могу говорить о себѣ такъ свободно, какъ о другомъ; и когда моя погрѣшность дѣлается заразительною, когда она тебя вводитъ въ запрещенную переписку; пребуду ли я въ молчаніи противъ неповиновенія, котораго слѣдствія, какія бы онѣ не были, увеличатъ мое заблужденіе, и изъ дурнаго корня произведутъ дурныя отрасли?

Душа полагающая свою славу въ постоянствѣ и твердости благороднаго дружества твоего, дружества неколебимаго щастіемъ и умножающагося съ злоключеніями любимой особы, сія душа должна быть неспособною заключать въ дурную сторону предохраненія или совѣты друга, къ которому она питаетъ столь отличныя чувствованія. И такъ вольность, которую я беру, не требуетъ извиненія; тѣмъ болѣе, что въ настоящемъ стеченіи случаевъ, она есть дѣйствіе совершеннаго безкорыстія и клонится даже къ лишенію меня одного оставшагося мнѣ утѣшенія. Твой огорчительный видъ, разорваніе межъ рукъ матери письма, которое она имѣла право читать, сожженіе онаго при ея глазахъ, какъ ты сама признаешься; отказъ видѣть человѣка, который расположенъ тебѣ повиноваться въ услуженіи твоему нещастному другу, и сей отказъ, единственно для досажденія твоей матери; думаешь ли ты, моя любезная, что бы всѣ такія ошибки, составляющія только половину тѣхъ, въ которыхъ ты признаешься, были простительныя въ особѣ свѣдущей въ своихъ должностяхъ?

Матушка твоя была прежде ко мнѣ расположена. Довольно и той причины, чтобы не огорчить ее теперь, когда я въ ея мысляхъ потеряла по справедливости ея уваженіе. Хорошія и дурныя предубѣжденія никогда совершенно не истребляются. Какъ можетъ заблужденіе, въ которомъ собственная польза ея не страдаетъ, столько поразить ее чтобъ во все отъ меня удалило.

Ты говоришь, есть другія должности, кромѣ природныхъ. Согласна: но сія должность первая изъ всѣхъ; она нѣкоторымъ образомъ, существовала прежде твоего бытія, и какая другая должность не должна уступить, когда ты ихъ полагаешь въ равновѣсіи?

Ты увѣрена, что онѣ могутъ согласиться. Мать твоя думаетъ иначе. Какоежъ заключеніе должно здѣлать изъ сихъ предложеній.

Когда мать твоя видитъ, сколько страдаетъ моя слава отъ нещастнаго поступка, на которой я пустилась, я, о которой всѣ имѣли лестнѣйшія надежды, не имѣетъ ли она причины страшиться о тебѣ? одно зло раждаетъ другое; и какъ она узнаетъ, на чемъ остановятся столь плачевные успѣхи?

Кто предпринимаетъ на себя извинять погрѣшности другаго, или старается ихъ уменьшить, не подаетъ ли тотъ причину сомнѣваться о немъ, что онъ слабъ или соучастникъ? И строгіе опорочиватели не подумаютъ ли, что въ такихъ же обстоятельствахъ и съ тѣми же побужденіями, онъ бы былъ способенъ къ равнымъ погрѣшностямъ.

Оставимъ въ сторонѣ чрезвычайныя гоненія мною претерпѣнныя; человѣческая жизнь можетъли подать ужаснѣйшій примѣръ того, что со мною случилось въ короткое время, для убѣжденія родителей въ необходимости неусыпно надзирать надъ своею дочерью, какое бы она ни подавала мнѣніе о своемъ благоразуміи?

Сія неусыпность не болѣе ли нужна отъ шестнадцати до дватцати одного года, нежели во всякое другое время женской жизни? Между сими лѣтами мы начинаемъ привлекать на себя глаза мущинъ, и дѣлаемся предмѣтами ихъ стараній или нападеній; и не въ то ли самое время мы пріобрѣтаемъ своимъ поведеніемъ добрую или дурную славу, которая почти неразлучно насъ сопровождаетъ до гроба?

Не опасны ли мы тогда и сами себѣ, въ разсужденіи отличности, съ каковою мы начинаемъ взирать на другой полъ?

И когда опасности умножаются съ наружи и внутри, родители наши виноваты ли, когда находятъ за нужное удвоивать ихъ надзираніе? Или ростъ нашего стана можетъ насъ отъ того освободить?

Если такъ, скажи мнѣ въ точности, какой нуженъ честной дѣвицѣ ростъ, и лѣта, которыя бы ее освобождали отъ повиновенія къ родителямъ, и которые уполномочатъ равномѣрно послѣднихъ сихъ, на подобіе животныхъ, уничтожить попеченіе и нѣжность къ дѣтямъ своимъ?

Тебѣ кажется жестоко, моя любезная, что поступаютъ съ тобою, какъ съ робенкомъ! Думаешь ли ты, что не прискорбна честнымъ родителямъ необходимость поступать такимъ образомъ? Естьлибъ ты была на мѣстѣ матери твоей, когда бы дочь твоя отказала тебѣ въ томъ, въ чемъ ты противилась, и не хотѣла бы тебѣ повиноваться, не ударила ли бы ты ее по рукѣ чтобы вырвать запрещенную бумагу? Весьма справедливо, какъ мать тебѣ сказывала, что ты ее понудила къ сей жестокости; и съ ея стороны великое снисхожденіе, котораго ты не примѣтила съ должнымъ вниманіемъ, когда она призналась, что о томъ сожалѣетъ.