Андре де Нерсиа - ФЕЛИСИЯ, или Мои проказы (Félicia, ou Mes Fredaines, 1772)

Д'Эглемон отчитался тете о выполненном поручении, его очень хвалили и немедленно поручили другое дело. Мой учитель восторгался музыкальным талантом шевалье, уверял, что нам довелось услышать игру одного из лучших мастеров. Нам не понадобилось других предлогов, чтобы просить нашего нового друга бывать в доме как можно чаще. Тетя хвалила нашу игру, а наши души стремились слиться, как сливались аккорды сонаты.

Д'Эглемона оставили обедать, и он заметил, что тетя относится к нему не менее благосклонно, чем я, а потому, то ли из кокетства, то ли благодаря врожденной ловкости, выказывал ей предпочтение. Не знаю, как бы я справилась со своими чувствами, если бы кавалер время от времени не бросал на меня красноречивые взгляды, словно говоря: «Я льщу вашей сопернице, чтобы заставить ее потерять бдительность!» Но главное — в кармане у меня лежала некая записка, в которой я надеялась найти желанное признание.

Мы наконец вышли из-за стола, и я закрылась в своей комнате. Сердце мое колотилось от волнения, лицо горело, руки дрожали. Я сорвала сургучную печать с заветного письма… В нем было всего шесть строк, содержавших все слова, какие только может продиктовать мужчине страстная любовь. Я немедленно нацарапала ответ: «Разве могу я написать в моем признании что-нибудь новое — мои глаза все уже вам сто раз повторили! Да, шевалье, я с восторгом принимаю ваш дар и хотела бы как можно скорее доказать, что полностью принадлежу вам». Записка была незаметно передана, тетя ничего не заподозрила. Как только она на несколько минут вышла в свой кабинет, шевалье начал молить меня позволить ему не покидать наш дом, но проскользнуть в мою комнату и спрятаться в шкафу, где я должна будут его запереть. Я ни в чем не могла отказать д'Эглемону — я была околдована этим мужчиной.

Внезапное желание Сильвины отправиться смотреть новую пьесу едва не провалило наш замечательный план, но изобретательный шевалье придумал уважительную причину, чтобы не сопровождать нас в театр. Д'Эглемон не был одет соответствующим образом, но это не смогло бы извинить его отказ: сама Сильвина всегда сидела в забранной решеткой ложе, поэтому шевалье заявил, что у него назначена важная встреча, к которой ему необходимо переодеться. Воспользовавшись моментом, когда горничная помогала Сильвине надеть платье, д'Эглемон проскользнул ко мне и спрятался в весьма удобном шкафу. Я последовала за ним, хотя мне очень не хотелось держать его в заточении! Я боялась, что шевалье будет не хватать воздуха, что он задохнется, однако страсть позволила ему найти тысячу слов, способных успокоить мою душу. Несколько жарких поцелуев — каких я прежде не знала — стали прелюдией к наслаждениям, ожидающим нас ночью… Итак, я повернула ключ и заперла шкаф.

Всем сердцем проклинала я длившийся целую вечность спектакль, я была в ярости от того, что пьеса имела успех. В довершение всех несчастий, выходя из ложи, мы встретили подругу Сильвины, и она пригласила нас ужинать к себе в компании друзей, близких Сильвине. Я с радостью прибила бы этого архитриклиния [4] Архитриклиний — устроитель пиршества в Древнем Риме. в юбке, но мы поехали ужинать, а в полночь меня постигло новое несчастье: общество решило играть. Тетя согласилась составить партию в брелан, [5] Брелан — карточная игра. но я пожаловалась на сильнейшую мигрень, и моя добрая тетя решила везти меня домой.

Я попросила принести мне в комнату поднос с ужином — возможно, мне захочется поесть, как только головная боль пройдет, и мне подали дичь, вино и фрукты! Я причесалась на ночь и быстро отослала горничную: наконец-то я была одна! Но, Боже, какой ужас! Шевалье без сознания! Он так бледен, что мне на мгновение кажется, будто он уже мертв! Сердце мое сжимается от боли, из глаз ручьем текут слезы… Я прижимаю моего драгоценного любовника к груди, омываю его лицо слезами… Наконец он приходит в себя, несколько раз судорожно вздыхает… Он едва узнает меня… «Где я? — спрашивает он умирающим голосом… — Ах, это вы! Вы!» — добавляет он страстно. Шевалье сжимает меня в объятиях, покрывает лицо и тело жгучими поцелуями. Несколько мгновений мы пребываем в сладостном экстазе, потом шевалье покидает свою гробницу: воздух, небольшой отдых и — главное — моя страстная забота окончательно возвращают ему силы, на лице появляется румянец, я спокойна.

Должна ли я на этих страницах обмануть моих читателей ради того, чтобы потешить свое тщеславие? Стоит ли мне изъять описание ночи, о горестях и Удовольствиях которой не смог бы рассказать и сам Овидий? [6] Овидий Публий Назон (43 до н. э. — ок. 18. н. э.) — римский поэт, прославившийся своими любовными стихами. Наиболее известны сборники «Любовные элегии», «Наука любви», «Метаморфозы». Нет! Я слишком добросовестна для подобного пошлого обмана. Я не заставлю моего издателя утверждать, пряча глаза от стыда, что в рукописи имеется лакуна, — все равно никто не поверит. Я расскажу — конечно, как сумею, — как было в конце концов завоевано то маленькое местечко, которое весь прошлый год было так плохо защищено жалкими препятствиями, при том, что темперамент действовал заодно с завоевателем.

Приближавшийся момент был предметом самых нетерпеливых желаний, но мною почему-то овладело смутное беспокойство. Д'Эглемон торопился раздеть меня. Боже, как он был ловок и умел! Как быстро избавил меня от всего, что могло помешать ему действовать! Какой град поцелуев обрушил на мои прелести! Но я оставалась неподвижной… Я не испытывала ни неудобства, ни наслаждения. Душа моя как будто заснула… Я существовала в то мгновение, которое еще не наступило и которого я боялась помимо своей воли… Я не могла оценить всех удовольствий, которые испытывал мой сладострастный любовник. Он тихонько увлек меня на алтарь Венеры, где я должна была быть принесена в жертву. Боги мои! Откуда он брал слова для страстных похвал моим прелестям?! Наконец я пробудилась от странной апатии — тысячи изысканных поцелуев вдохнули жизнь в мое отяжелевшее тело. Я пылала огнем страсти… Моя душа жаждет слиться с другой душой. Нежная ярость… Но что это за препятствие? Острая боль мешает наслаждению… Страсть растет… Увы! Наше счастье не может достичь апогея… машинально я касаюсь рукой орудия пытки и вздрагиваю — мне начинает казаться, что мы предприняли нечто невозможное… Алая кровь течет из моей раны; я напоминаю сейчас несчастных, покалеченных на поле боя, и напрасно прошу победителя прикончить меня… трижды он пытается подчиниться… трижды я терплю жесточайшие муки… и трижды он вынужден отказываться от принесения жертвы.