Андре де Нерсиа - ФЕЛИСИЯ, или Мои проказы (Félicia, ou Mes Fredaines, 1772)

— Тем хуже.

— Я не жажду похвал, мое поведение их не заслуживает; если мне удавалось время от времени бывать счастливой, я извлекала из этого максимальную пользу. И я никого не собираюсь поучать.

— А подумать можно как раз обратное!

— Во все времена существовали женщины моей породы; таких много среди моих современниц, не переведутся они и в будущих поколениях. Я вовсе не хочу вызвать к себе жалость, ибо считаю, что судьба была ко мне благосклонна,

— В этом вы правы.

— Я не собираюсь зарабатывать этой книгой деньги — в моем возрасте и при моей красоте я, право, нашла бы для этого гораздо более приятные способы.

— Все это прекрасно, дорогая, но тогда к чему вам писать книгу?

— Но ведь я уже объясняла вам, месье, — это для меня удовольствие! Мне нравится мысль, что я могу обеспечить бессмертие безумствам, память о которых мне дорога. Если это кого-то развлечет, если какая-нибудь женщина, похожая на меня, но более робкая, вдохновится моим примером и преодолеет препятствия, встающие на ее пути, а другая, атакуемая мерзкими Беатенами, научится опасаться их и противостоять хитростям негодяев в сутанах, если некий муж устыдится того, что придал слишком большое значение флирту жены, и будет брать пример с мудрого Сильвино, если этакий Селадон [8] Селадон — персонаж романа «Астрея» Оноре д'Юрфе (1567–1625); имя его стало синонимом верного платонического любовника, трепетного воздыхателя. откажется от высоких чувств, не захочет быть смешным и возьмет за образец шевалье, наконец, если любезный бенефициант [9] Бенефициант — тот, кто пользуется доходами от церковной должности. воспримет замечательную идею моего прелата, что, несмотря на сутану, можно любить женщин и устраивать дела так, чтобы не компрометировать себя в глазах честных граждан, — это станет дополнительным удовольствием для меня. Если же будущая книга шокирует недотрог и святош и раздражит гнусных развратников — мне на это в высшей степени наплевать! Что до читателей, жадно поглощающих эти запутанные романы, которые чаще всего заканчиваются невозможным чудом, пусть вернутся к изучению «Клелии» [10] «Клелия» — роман французской писательницы Мадлен де Скюдери (1607–1701); содержал знаменитую карту страны Нежности. и тому подобных творений — таким людям не следует читать правдивые истории.

Маркиз ничего мне не ответил — я была права!

На последней почтовой станции, где мы меняли лошадей, нас ждал человек от монсеньора, которому было поручено отвезти нас в загородный дом, где Его Преосвященство собирался представить Сильвине и мне нанятых для нас слуг.

Дом, в который мы направлялись, принадлежал старику-председателю, посвятившему жизнь защите искусств и художников. Как только этот господин вышел на крыльцо, чтобы поприветствовать нас, и галантно протянул Сильвине сморщенную руку, шевалье, Ламбер и я обменялись красноречивыми взглядами, словно желая сказать: «Вот так оригинал!»

Шевалье помог мне выйти из кареты. Ламбера приветствовал сам монсеньор, рассыпавшийся в благодарностях и пообещавший, что наш друг не пожалеет о том, что принял приглашение. Ламбер, вежливо отвечая на приветствия Его Преосвященства, бросал удивленные взгляды на странный, перегруженный декором самого дурного вкуса фасад дома. Монсеньор улыбался удивлению художника: было потрачено много денег и усилий, чтобы выстроить ужасно уродливое здание. Мы прошли через две комнаты, где находилось довольно много мужчин, и наконец вошли в покои, где нас ждали дамы. Увидев нас, госпожа председательша была столь любезна, что подняла из кресла свое тучное тело, но тут же рухнула назад на козетку. Высокая девушка, которую хозяин дома назвал «моя дочь Элеонора», сделала нам тонкий комплимент. Монсеньор представил Ламбера и сказал несколько общих фраз, ибо ни госпожа председательша, что-то восторженно лепетавшая, ни Элеонора, с пафосом хвалившая наши туалеты, ни ее отец, говоривший за четверых, ни несколько смущенная Сильвина, ни мы с шевалье, умиравшие от смеха, ни несколько зрителей, восхищенных видом «хорошеньких парижанок», так и не смогли начать хоть какого-либо общего разговора.

После Ламбера наступила очередь шевалье; госпожа председательша оказала ему весьма любезный прием и даже мило пококетничала с ним. Что касается дочери Элеоноры, она говорила с шевалье, опустив глаза и положив руки на вышиванье. Я заметила стоявшего поодаль высокого болвана, который, широко разинув рот и выпучив глаза, с тревогой вслушивался в слова мадемуазель. Когда она и шевалье, наконец, сели, человек этот вздохнул с облегчением, из чего я сделала вывод о том, что нарочитая сдержанность Элеоноры в беседе с шевалье была ее жертвой сему заинтересованному слушателю.

Я — очень внимательный наблюдатель и не могу избавиться от этого недостатка, ведущего к многословию. Хочу нарисовать портрет этой мадемуазель Элеоноры. Она была хороша собой, возможно, слишком смугла, но наделена всеми прелестями этой природной особенности. Элеонора была выше среднего роста, с прекрасными, но недобрыми глазами, красиво очерченным высокомерным ртом и дивной фигурой, но жеманность, даже некоторая театральность поведения уменьшали ее привлекательность. Итак, Элеонора была одной из тех женщин, о которых говорят: «Странно, почему она не нравится мужчинам?»

Теперь я попытаюсь набросать портрет господина председателя. Этот человек, иссушенный огнем полугениальности, больше всего напоминал мумию, одетую по французской моде. Крупные черты лица, проницательные, глубоко посаженные глаза, тонкие губы, орлиный нос и острый подбородок — казалось, они сожалеют, что не могут поцеловаться. Все это придавало персонажу сумасшедший, но умный и тонкий вид. Не будь председатель так забавен, окружающим было бы нелегко привыкнуть к его уродству.

Хотя мы приехали уже в сумерках (стояли самые короткие дни года) и отдохнули едва ли четверть часа, господин председатель, желавший как можно скорее дать Ламберу возможность восхититься его прекрасным домом, безжалостно протащил художника, монсеньора, шевалье и других присутствующих по всем комнатам, подвалам, чердакам, каретным сараям, конюшням, садам, землям, свинарникам, псарням и тому подобному. Этот осмотр длился около часа, после чего уставший монсеньор (к тому же он умирал от скуки) сел в карету и отправился ночевать в город.