Фернан Пинто - Странствия

На это я ответил, что я не медик и лекарской науке обучен не был, но что в той джонке, на которой я прибыл из Китая, было дерево, настойка из которого вылечивала многие более тяжкие болезни, чем та, на которую он жалуется, и что, если он станет ее пить, он, без сомнения, скоро поправится. Услышать это было ему очень приятно. И, пожелав излечиться этим средством, он послал за ним в Танишума, где стояла джонка, и действительно вылечился через месяц от своего недуга, которым страдал уже двенадцать лет, будучи прикованным к постели и не в состоянии передвигаться и шевелить руками.

Все двадцать дней я провел в городе Фушеу в свое удовольствие, то отвечая на вопросы, которые задавали мне король, королева, принц или вельможи, не представлявшие себе, что существует что-либо на свете, кроме Японии (я не буду задерживаться на том, что они спрашивали и что я отвечал, ибо, поскольку все это были вопросы несущественные, пересказывая их, я лишь исписал бы бумагу сведениями, способными нагнать скуку, а не доставить удовольствие), то смотря, как они справляют свои праздники, молятся в храмах, упражняются в военном искусстве, управляются на своих судах занимаются рыбной ловлей и охотой, к которой у них большая склонность. Особенно любят они соколиную охоту, а также ястребиную — на наш лад. Порой я развлекался стрельбой из своего мушкета {239} 239 …стрельбой из своего мушкета… — Пример несоответствия деталей у Пинто. Выше сказано, что единственный мушкет был у португальца, оставшегося в пункте первой высадки, а у самого Пинто его не было. и настреливал множество горлиц, голубей и коростелей, которых здесь превеликое множество. Для здешних жителей, коим огнестрельное оружие было внове, так же как и жителям Танишума, знакомство с ним стало событием, о котором трудно дать даже слабое представление. Второй сын короля, юноша шестнадцати или семнадцати лет по имени Аришандоно, которого король очень любил, несколько раз просил меня научить его стрелять, от чего я всякий раз отказывался, ссылаясь на то, что для этого требуется много времени, но принц, не желая меня слушать, пожаловался отцу, и тот, чтобы успокоить его, попросил меня дать ему раз или два выстрелить, если ему так уж хочется. Я ответил, что готов дать ему выстрелить два, четыре, сто и вообще столько раз, сколько будет угодно его величеству. В этот день принц обедал со своим отцом, и охота была отложена на время после сиесты, но и после сиесты поохотиться не удалось, так как вечером принц должен был идти с матерью своей, королевой, в пагоду, где была торжественная служба по случаю выздоровления короля, на которую должно было сойтись множество паломников. На следующий день, в субботу, канун праздника Снежной божьей матери, он пришел ко мне во время сиесты в обществе двух дворянских детей и застал меня спящим на циновке. Увидя, что мушкет мой висит на стене, и не желая меня будить, он взял его с намерением раза два выстрелить самостоятельно, полагая, как он потом объяснил, что выстрелы эти не войдут в счет тех, которые ему были обещаны. Приказав одному из юношей украдкой раздобыть огня для фитиля, он принялся тут же заряжать ружье, стараясь делать все так, как и я, но, не зная потребного количества пороха, насыпал его в дуло на две добрые пяди, забил пулю, приложил мушкет к щеке и прицелился в висевший на дереве апельсин. Но принцу не посчастливилось: едва приложили фитиль, раздался взрыв, мушкет разлетелся на три части, а у принца чуть не оторвало большой палец правой руки, отчего юноша замертво рухнул на пол. Видя это, двое его товарищей бросились с воплями во дворец:

— Сын короля убит! Его убил мушкет чужестранца!

От этих возгласов в городе поднялся всеобщий переполох: народ схватился за оружие и с громкими криками устремился к моему дому, а сам я меж тем был ни жив ни мертв. Разбуженный взрывом, я вскочил на ноги и увидел рядом юношу, лежащего в луже крови. Не помня себя, я бросился к нему и заключил его в свои объятия. Я настолько потерял рассудок, что не знал, что и делать. Тем временем появился убитый горем король; его несли на кресле четверо слуг; он был так бледен, что лица на нем не было. За ним последовала королева, которую поддерживали под руки две женщины, далее две принцессы с распущенными волосами, а вместе с ними знать и толпа женщин. Все были потрясены. Когда они вошли в дом и увидели, что принц лежит без движения на полу, а я обнимаю его и мы оба в крови, все решили, что я его убил, и, выхватив мечи, хотели тут же меня зарубить.

— Остановитесь! — повелительным голосом закричал король. — Допросим его сначала, ибо подозреваю, что дело тут не так-то просто. Весьма возможно, этого человека подкупили родственники предателей, которых я велел недавно казнить.

Призвав меж тем двух дворянских детей, которые были с его сыном, король стал допрашивать их с великим пристрастием — оба они ответили, что сына его убил мой мушкет волшебной силой, заключенной в его дуле. На что все присутствующие громко воскликнули:

— Чего еще слушать, государь? Предадим его мучительной смерти!

После чего спешно послали за Журубакой, толмачом, с помощью которого я объяснялся с ними, ибо последний, увидев, что произошло, так перепугался, что убежал, но его отыскали и привели к королю. В присутствии последнего и всех чинов суда ему стали угрожать страшными муками, если он не откроет правды. На это, дрожа всем телом и заливаясь слезами, толмач сказал, что ничего не утаит. Немедленно вызнали трех писцов и пять палачей с обнаженными мечами в обеих руках. На меня меж тем надели наручники и поставили перед ними на колени, а бонза Аскеран Тейше, председатель суда, с засученными рукавами и держа в руке кривой меч, обагренный кровью принца, произнес:

— Заклинаю тебя как отродье дьявола, коим ты и являешься, изобличенное в том же тяжком преступлении, что и те, кто в средоточии земли погружены в бездонную пропасть Обители Дыма, произнести здесь во всеуслышанье, почему ты пожелал, чтобы мушкет твой умертвил сего невинного юношу, которого все мы почитаем как власы и украшение глав наших.

На это я сразу не смог ничего ответить, ибо был настолько вне себя, что, если бы даже мне нанесли смертельный удар, думаю, я ничего бы не почувствовал. Бонза со свирепым и гневным лицом продолжал:

— Если ты не будешь отвечать на мои вопросы, считай себя осужденным на кровь, огонь, воду и ветер, ибо по ветру будешь ты развеян, подобно перьям убитой птицы, разносимым во многие стороны.

С этими словами он сильно пнул меня ногой, чтобы я пришел в себя, и заключил:

— Говори, признавайся, кто тебя подкупил, когда тебе дали деньги, кто они и где сейчас находятся.

На что, придя наконец в себя, я воскликнул, что богу ведома моя невинность и его я призываю в свидетели.