Висенте Эспинель - Жизнь Маркоса де Обрегон

– Из Ронды.

Он отнял кувшин от рта и сказал мне:

– Я очень рад иметь такое приятное общество, потому что тоже направляюсь туда.

Он опять приставил кувшин ко рту, и, пока он не кончил пить, я сказал ему:

– Вернее, это самое скверное общество на всем свете, потому что я не скажу ни одного слова за всю дорогу.

– Ваша милость обладает этой добродетелью молчания? – сказал он. – Вероятно, вы благоразумны и очень уважаемы во всем мире, так как по малой разговорчивости познается благоразумие мудрых, ибо это добродетель, с помощью которой человек предотвращает вред, какой может произойти только по его собственной вине. Я не любитель говорить: когда кого-нибудь пытают, то, если он не говорит и не признается на пытке, его считают доблестным, потому что он молчал о том, что должно было бы ему повредить. На пиршестве молчаливые едят больше и лучше, чем другие, и говорят меньше, ибо блеющая овца теряет то, что держит во рту; поэтому я не любитель говорить. Сон, столь важный для здоровья и жизни, должен сопровождаться молчанием. Когда кто-нибудь скрывается, как это обычно бывает, в чужом доме, то он спасается благодаря молчанию, хотя у него и вырвется иногда чиханье. Ведь молчание – это добродетель, которая достигается без труда, потому что нет нужды утомляться над книгами, чтобы молчать. Молчаливый замечает, что говорят другие, чтобы потом попрекнуть их этим. Я не любитель говорить.

Этим вздором и другими столь же бессмысленными речами он продолжал восхвалять молчание, и, утомляя меня и следуя своей склонности, он сказал:

– Я не любитель говорить; только чтобы развлечь в дороге вашу милость, так как вы мне кажетесь человеком знатным, я стараюсь разогнать вашу скуку.

Я изыскивал тысячу способов, чтобы избавиться от него и продолжать свой путь в одиночестве, но отвязаться от него было невозможно, и наконец я сказал ему:

– Сеньор, мне необходимо расстаться с вами и, свернув налево, переправиться через эту реку, потому что у меня есть дело в Койне. [205]

– Неужели ваша милость считает меня столь необщительным, – сказал он, – что я не должен вас сопровождать?

Он продолжал говорить, а так как моя попытка не закончилась для меня удачно, я ехал, развлекаясь соловьями, которые по дороге устраивали нам музыку, причем я удивлялся, видя, с какой старательностью они выступали перед людьми, чтобы те слушали мелодию их пения, иногда выводя кантилену со спокойствием тенора, а потом переходя на сопрано, приглашая контрабас составить основание, на котором голоса выделяются, иногда не думая о контральто. Концерт неподражаемый, но поучительный для людей, которым они служат с великим старанием доставить им удовольствие, потому что на берегу этой реки и повсюду, где они были, они показывали свое искусство с тем большим совершенством, чем ближе находились от людей.

Благодаря этому я мог скрывать и выносить столь большую неприятность в продолжение болтовни этого назойливого болтуна, пока мы не доехали до венты, где необходимо было поесть. Когда мы покончили с едой, я притворился больным, чтобы избавиться от него, но он сказал:

– Вместе выехали мы из Малаги, вместе должны мы и достичь Ронды.

Так как я молчал, а он говорил сколько хотел, то я показался ему хорошим попутчиком. Я чувствовал себя усталым, разбитым и раздраженным, потому что хотя я должен признаться, что умею пользоваться терпением во многом, но я знаю, что не обладаю им для того, чтобы выслушивать, когда говорят много и многоречиво; поэтому я решился применять против болтунов средство, заключающееся в том, чтобы говорить больше, чем они.

Когда этот добрый человек кончил есть, он, потянувшись с громким зевком, начал говорить:

– Здесь прошел король дон Фернандо со своим войском, когда, после взятия Ронды, он двинулся на Малагу, [206]и так как у него недоставало продовольствия, вследствие возросших расходов и вследствие того, что окрестные селения были разорены постоянными стычками, маневрами и военными хитростями, какие он применял, чтобы взять Ронду, то солдаты два или три дня не получали пищи, так что они думали, что им придется погибнуть от голода.

Я здесь яростно прервал его, говоря:

– И я даже вспоминаю, что слышал, как рассказывал мой прадед, что привели с пастбищ окрестных христианских селений вокруг Ронды большое стадо свиней, которые теперь тут в большем изобилии, чем во всей Испании, для продовольствия лагеря. Так как был уже прикончен весь рогатый скот и оставалось несколько свиней, король-католик приказал, [207]чтобы ему сохранили дюжину из них на племя, так как они были большими и толстыми. Солдаты, народ нетерпеливый, чувствовали, что они умирают с голода, а ожидавшееся продовольствие запаздывало. Хотя они были окружены окопами и осаждены врагами со всей долины Малаги и принуждены были жить там с большой осторожностью, но однажды два или три товарища увидели, что эти свиньи отбились от стада и направились в чащу вот этих деревьев по берегу реки, ибо никто их не трогал, потому что они были в безопасности и пользовались полной свободой. Один мушкетер из этой компании подбежал и сквозь ветки влепил две пули в одну из этих свиней. «К оружию! – закричали все. – К оружию! Враги! К оружию!» Весь лагерь схватился за оружие; солдаты же притащили свинью в свою палатку и засунули ее в сундук под одежду. Побежали во все стороны, где можно было опасаться слабости или опасности; потому что в подобных случаях никто, кроме часовых, не имеет права стрелять из мушкета; и так как обнаружили, что все было спокойно, то было приказано, чтобы старший сержант произвел расследование, где и почему выстрелили из мушкета: выяснилось, что это было сделано ради убийства свиньи. Трое солдат ногами затерли след крови, и, завернув борова в свое платье и белье, они засунули его на дно сундука, который и послужил ему гробницей, пока не явился старший сержант и, обследуя палатку за палаткой, не подошел к палатке этих солдат. Так как они отрицали убийство свиньи, старший сержант подошел посмотреть за сундуком, и когда он сдвинул его, то боров издал громкое басистое хрюканье из самой глубины своего чрева, так как он не был мертв, и затем повторил его еще громче.

Старший сержант, разузнав, в чем дело, и так же страдая от голода, как и они, посмотрел на них, не говоря ни слова. Они стояли с вставшими дыбом волосами, с дрожащими руками и смущенными лицами, так как поняли, что их должны были повесить или наложить на них другое очень тяжелое наказание, но старший сержант, приложив палец к губам, сказал им: «Пришлите мне мою долю, и мы все поедим». С большим притворством он стал продолжать свой обыск из палатки в палатку, а когда пришел в свою, то среди грязных тряпок нашел часть свиньи, показавшуюся ему упавшей с неба.