Карл Мориц - Антон Райзер

После этого священник рассказал Райзеру историю своей жизни, как он в молодости служил домашним учителем, перебираясь от одного семейства к другому, и наконец обрел покой в этом старинном приходе и теперь лишь издалека наблюдает на тем, что творится в мире.

Райзер же поведал священнику свою собственную несчастную историю, выдуманную от начала до конца, меж тем как священник угощал его фруктовым вареньем в кофейной чашке и при этом всячески подбадривал, говоря, что совершенное преступление возможно загладить. При этом он поглядывал на белые ножны Райзеровой шпаги и вдруг спросил, правда ли, что такие ножны представляют масонский знак и не принадлежит ли Райзер к этому ордену. И чем больше Райзер это отрицал, тем прочнее священник уверялся, что видит перед собой франкмасона, который просто не хочет ему открыться.

Этот священник время от времени окидывал Райзера с ног до головы испытующим взглядом, составив о нем, по-видимому, самое причудливое мнение. Он принял его за человека замкнутого и не склонного болтать лишнее, а потому его нелегко раскусить. Все же он не мог удержаться от расспросов и продолжал их, пока не стало садиться солнце и Райзер засобирался в дорогу. Прощаясь, он увещевал Райзера искупить преступление неустанным раскаянием.

Долгая беседа со священником и его увещевания еще больше разбередили воображение Райзера. Уже в сумерках он добрался до Готы и в каком-то оцепенелом бесчувствии прошел мимо гостиницы «У золотого креста», где в прошлый раз остановился, потом вышел из ворот, коими прежде попал в Готу; теперь он тою же дорогой отправился в Эрфурт, чтобы оттуда идти в Мюльхаузен и наконец догнать труппу Барцанти.

Едва он оказался в Готе, как выдуманная история, подвигнувшая его на трехдневные скитания по полям, стала понемногу забываться, взгляду открылся прежний вид, Гота снова лежала позади, оставаясь средоточием всех его путей, и если раньше он возлагал надежды на Айзенах, то теперь надеялся, что ему больше повезет в Мюльхаузене.

Однако не успел Райзер добраться до деревни, как совсем стемнело, он снова сбился с пути и проблуждал лишнюю милю, но в конце концов вышел на верную дорогу и очутился рядом с гостиницей, где недавно на пути из Эрфурта в Готу провел сквернейшую ночь в обществе мужланов-возчиков, чье словцо «прихаживает» так и засело в его памяти.

Постояльцы еще не улеглись, и какой-то подмастерье в общей комнате рассказывал кучке крестьян о своих странствиях по Саксонии. Едва Райзер вошел, как явился хозяин и велел рассказчику замолчать: мол, время позднее и всем пора на боковую.

Подмастерье и крестьяне улеглись на расстеленной соломе, где нашлось местечко и для Райзера. Подмастерье, однако, все возмущался грубостью хозяина и ворочался с боку на бок, приговаривая, что во всей Саксонии ему не доводилось слышать от гостиничных хозяев подобных грубостей.

Когда на следующее утро Райзер отсчитал положенную плату за ночлег, у него осталось всего-навсего девять пфеннигов. Он вдруг почувствовал ужасную усталость: уже много дней единственной его пищей были сырые корни, и сама мысль об оставшейся миле, которую надо пройти, наполняла его ужасом; еще с утра он был совсем разбитым, пространство между гостиницей и Мюльхаузеном представилось ему бесплодной пустыней, не сулившей в пути никакого подкрепления.

Вчерашний подмастерье, накануне допоздна рассказывавший о своих странствиях по Саксонии, направлялся в Эрфурт и предложил Райзеру пойти вместе. Райзер согласился, и они неспешным шагом отправились в путь вдвоем.

Попутчик Райзера, книжный переплетчик, человек уже немолодой, спросил у Райзера о его ремесле, в ответ Райзер назвался учеником сапожника, находя в этом известное достоинство: как ученик сапожника он хоть что-то собою представлял, а как творец беспочвенных фантазий был бы сущим нулем.

Судя по рассказам, переплетчик провел в странствиях уже много лет и превратил их в своего рода ремесло. Он, не таясь, делился с Райзером своим опытом, поучая его, как, ни в чем не нуждаясь, совершать далекие переходы, имея в кармане всего полгульдена, особенно же летом и осенью, в пору созревания плодов.

Люди охотно подают путникам фрукты, а нередко и хлеб, в остальном можно обойтись одним-двумя пфеннигами за день. Сам он таким образом исходил Саксонию вдоль и поперек и прекрасно себе чувствует. Словом, он счел Райзера достойным посвящения в свой орден, коего удобства и приятность, как он заманчиво описал Райзеру, заключены в полной независимости и постоянной смене впечатлений.

У Райзера, однако, уже подгибались колени; он так быстро терял силы, что в эту минуту охотно согласился бы на однообразную и подвластную жизнь, лишь бы обрести покой и отдых.

Попутчик как будто заметил, что он изнемог, и попытался утешить и подбодрить его, и тут, уже невдалеке от Эрфурта, они набрели на чистый и прохладный ручей, подмастерью уже знакомый, здесь они смогли скрыться от палящей жары и утолить жажду.

Наверно, еще никому из путников этот благодатный источник, хорошо известный жителям Эрфурта, не казался столь целебен, как Райзеру, изнуренному до крайности: припав к нему, он напитался животворной влагой, которую так часто стыдился просить у людей, а теперь черпал прямо из лона природы.

Подобные ситуации имели для Райзера двойную ценность, поскольку он привносил в них поэтическое начало, имевшее для него вполне действительное существование и бывшее, можно сказать, единственным вознаграждением за неизбежные следствия его сумасбродства, в коем сам он не был повинен, ибо, согласно естественному закону, оно было накрепко вплетено в его судьбу с самого детства.

Когда вдали поднялись старинные башни Эрфурта и Райзер, уже совсем в себе разуверившийся, вновь подходил к тому месту, которое покинул совсем недавно, охваченный юношеским жаром едва расцветшей надежды, его странно поразило, когда шедший рядом переплетчик вдруг заявил, что не верит, будто Райзер ученик сапожника, так как на самом деле он студент и хочет учиться в Эрфуртском университете.

И Райзера, утратившего было все силы, эти случайные слова подмастерья как будто снова вернули к жизни.

Если он впрямь хочет учиться и жить в этом городе, значит этот город – венец его мучительных скитаний, последняя цель, совсем близкое завершение пути. Здесь он сможет достойным образом изменить свой план, и чем больше он уставал, тем чудесней и заманчивей становилась мысль о жизни в этом просторном городе, где уж верно найдется местечко и для него.

Мрачную безнадежность скитаний, которая снедала его последние несколько дней, уже невозможно было рассеять никаким усилием воображения, напротив, мысль о полнейшей беспомощности с каждым шагом все больше его изнуряла, а изнурение в свою очередь усугубляло мысль о беспомощности, возникшую в нем из-за утраты мужества и телесной слабости.