Николо Макиавелли - Сочинения

Ты сможешь по одной такой вольере
Судить о многочисленных других.
По ней поймешь о прочих в полной мере.

И в этой же вольере, во-вторых,
Заключены не кто-нибудь, а те, кто
Был особливо знаменит и лих.

Теперь они бесчувственная секта.
Но приглядись: был знаменит любой.
Узришь во всяком важного субъекта».

И повела в сторонку за собой.
И мы открыли дверь очередную.
И замер я пред новою гурьбой.

Узрел колосса я и обрисую:
Не виделось ему концов-начал —
Огромному гранитному статую.

Как на слоне когда-то Ганнибал,
Глядел он горделиво, разудало,
Несокрушимость камня выражал.

И примостились, как и подобало,
У каменных несокрушимых ног
Тот, и другой, и третий прихлебала.

Кто честолюбец, тот не одинок,
«Ты видишь: родина его — Гаэта.
Как извещает лавровый венок, —

Сказала донна, — за тщеславье это
Цирцея удостоила вельми
Сего аббата, якобы поэта —

В зверинце возвышаться над зверьми.
А по такому горе-корифею,
Какое тут собранье, сам пойми.

Но надобно спешить. Не то Цирцею,
С тобою загулявшись тут вдвоем,
Я обмануть сегодня не сумею.

Идем же далее. Ступай в проем
И в новый переход за мною выйди.
В одну-другую клеть еще зайдем.

Надеюсь, на меня ты не в обиде».

Мадонна резким сдвинула ударом
Задвижку, распахнула дверь, и мы
Порог переступили. И недаром.

Тут кто-то был. Послышались из тьмы
Загадочные в закуте зловонном,
Но явственные звуки и шумы.

Не знаю, бросился навстречу кто нам.
Освободила донна от пелен
Светильник, прикрываемый хитоном.

О небеса! Как был я изумлен.
Увидел я в пределах как бы зала
Зверей не пять, не десять, но мильон.

«Ты удивился, — спутница сказала. —
Увидевши не группу, но орду.
Действительно, животных здесь немало.

Четвероногих, и других найду —
Тут обитает и змея, и птица.
Вон, погляди, порхает какаду».

И разглядел я — живность суетится
У наших ног. Кого тут только нет!
Поверьте описанью очевидца!

Я, каюсь, — не ученый-зверовед,
Но рассказать хочу о многих разом
Животных с особливостью примет.

Вот, помнится, в углу, за дикобразом,
Лежала кошка, не ловя мышей,
Наказанная за ленивый разум.

А вот дракон, стоглав и кривошей,
Летал, кружил, то далеко, то близко,
Не мог угомониться, хоть убей.

Спала поодаль хитренькая лиска,
И туг же лаял бестолковый пес
На юный месяц, как на василиска.

А рядом самого себя до слез
Кусавший лев, рыча от боли глухо,
Вину за глупые советы нес.

А вот картина — общая поруха:
Животные за прошлые грехи
Сидели кто без глаза, кто без уха.

Теперь все стали смирны и тихи.
Всех больше было, помнится, баранов,
И кроликов, и прочей чепухи.

И вдруг увидел я, подальше глянув,
Что меж непривлекательных тетерь,
Окраской изумительно каштанов,

И вдруг увидел я, подальше глянув,
Что меж непривлекательных тетерь,
Окраской изумительно каштанов,

Красив и соразмерен, как ни мерь,
С приятностью, прошу прощенья, морды,
Сидит невиданный, изящный зверь.

Глаза его, презрительны и горды,
Блистали, но без злобы и угроз,
Оглядывая сборища и орды.

У зверя ......................................
.......................................
......................................

Я увидал .........................
.....................................
.....................................

Себя услужливостью наказав,
Всю залу обходил, как раб триклиний,
И перед каждым шею гнул жираф.

Но чванился узорчатостью линий
И словно говорил: «На всех плюю!» —
Павлин, распахивая хвост павлиний.

И чудо-юдо, помнится, свою
Диковинную спину изогнуло,
Дав место ворону и воробью.

Зверь или не зверь стоял в углу сутуло.
Он показался мне, безрог, кургуз,
Ублюдком каракатицы и мула.

А вон — ишак. Он не терпел обуз.
Не подходи, мол, я тебе не кляча!
Он от безделья пухнул, как арбуз.

А тут, и там, назойливо маяча,
Вынюхивала вдоль и поперек
Ищейка, за пронырливость незряча.

И под ногами был так мал хорек,
Что бегая от края и до края,
От тумаков себя не уберег.

Во все углы влетая и влезая,
То лаяла, то делала апорт
Хозяина искавшая борзая…

Многообразие голов и морд
С годами подзабыв,поди попробуй
Теперь в подробностях писать рапорт!

Все ж вспоминаю: буйвол крутолобый
Набычивался, душу леденя,
И на меня таращился со злобой.

А вот сама боялась, как огня,
Очами увлажненными блистая
Олениха, отпрянув от меня.

И вперемешку копошилась стая,
Но в одиночестве сидел беляк,
Напоминавший спесью горностая.

Мартышка же, кривляка из кривляк,
Сидела, точно вовсе без извилин.
Всех передразнивая так и сяк.

Веселая синица, мрачный филин,
И зверь вон тот, и пташечка вон та…
Но нет, я перечислить всех бессилен.

Вдали он слон, вблизи же — мелкота.
И часто по ошибке за Катона
Я принимал облезлого кота!

И в наше время, как во время оно,
Такие недоразуменья сплошь:
Летит, как сокол, сядет, как ворона

Но как же я средь этих морд и рож
Без толмача по-волчьи, по-бараньи
Поговорю про истину и ложь?

Я снова был отчаянья на грани,
Но прошептали милые уста:
«Я обо всем подумала заране.

Мы в этом помещенье неспроста.
Ты погулял тут, подивился всяко.
Гляди-ка в направлении перста.

Вон, у корыта, экий раскоряка!»
И я узрел в посудине бурды
Огромного недвижимого хряка.

В сравненье с ним и жирные худы!
Не знаю, королем ли мясобоен
Назвать его, но весил он пуды.

И спутница рекла: «Будь смел, как воин,
Тогда вниманья этого «гуся»
Ты, несомненно, будешь удостоен.

Его послушай, впрочем, не прося,
Чтоб воротился он к привычкам старым.
И в этом суть, я полагаю, вся:

Его ведь не заманишь и нектаром
Стать человеком и уйти домой.
Но только время потеряешь даром».

И был обескуражен разум мой.
А донна без дальнейших разговоров
Меня ведет в потемки по прямой.