Франсуа Рабле - Гаргантюа и Пантагрюэль — II

Плутни купцов,

Удобства монашеской жизни,

Рагу из святош,

История алых духов,

Побирушничанье отставных служивых,

Неуклюжие увертки официалов,

Золотые россыпи казначеев,

Badinatorium sophistarum,

Antipericatamelanaparbeugedamphicribrationes merdicantium, [36]

Улитка рифмачей,

Опыты алхимериков,

Проделки сборщиков лепты на монастыри, покрохамсобранные братом Серратисом,

Оковы религии,

Раскачивание звонарями собственных бил,

Подлокотник старости,

Намордник для дворянства,

Бормотание молитв себе под нос,

Цепи набожности,

Котелок для всех четырех времен года,

Ступка политической жизни,

Опахало затворников,

Капюшон исповедников,

Трик-трак братьев распутников,

Lourdaudus, De vita et honestate braguardorum,

Lyripipii Sorbonici moralisationes, per M. Lupoldum, [37]

Объедки — пища странников,

Винные пластыри для жаждущих архипастырей,

Tarraballationes Doctorum Coloniensium adversus Reuchlin, [38]

Погремушечки для дам,

Мартингал для страдающих поносом,

Virevoustatorum nacquettorum, per F. Pedebilletis, [39]

Подошвы чистосердечия,

Маскарад чертенят и бесенят,

Жерсон, De anferibilitate рарае ab Ecclesia, [40]

Санки для получивших ученую степень,

Jo. Dytebrodii, De terribiliditate excommunicationum, libellus acephalos,

Ingeniositas invocandi diabolos et diabolas, per M. Cuingolfum, [41]

Месиво для особо усердных молитвенников,

Мавританский танец для еретиков,

Кайетановы костыли,

Свинорыл, Doctoris cherubici, De origine patepelutarum et torticollorum ritibus lib. septem, [42]

Шестьдесят девять расперепросаленных служебников,

Толстопузие пяти нищенствующих орденов,

Сдирание кожи с еретиков, извлеченное из «Рыжего сапога», втиснутого в Summa angelica, [43]

Гадания о трудных случаях вопросов совести,

Толстобрюшество председателей судов,

Ослоумие аббатов,

Sutoris, Adversus querndam, qui vocaverat eum fripponatorem et quod fripponatores поп sunt damnati ob Ecclesia,

Cacatorium medicorum, [44]

Астрологическое слабительное,

Campi clysteriorum, per S. C., [45]

Ветроизгнание по способу фармацевтов,

Взадукопание по способу хирургов,

Justinianus, De cagotis tollendis,

Antidotarium animae,

Merlinus Coccaius, De patria diabolorum. [46]

Некоторые из этих книг уже отпечатаны, а некоторые еще печатаются в славном городе Тюбингене.

Пантагрюэль занимался, как вы знаете, весьма прилежно и отлично успевал, ибо ум его был как бы с двойным дном, вместимость же его памяти равнялась двенадцати бочкам из-под оливкового масла. И вот, находясь в Париже, получил он однажды нижеследующее письмо от своего отца:

Возлюбленный сын мой!

Среди тех даров, щедрот и преимуществ, коими зиждитель мира, всемогущий Господь изначала наделил и украсил природу человеческую, высшим и самым редкостным свойством представляется мне то, благодаря которому природа наша в смертном своем состоянии может достигнуть своего рода бессмертия и в преходящей жизни увековечить имя свое и семя, и совершается это через потомство, рождаемое нами в законном браке. Правда, то, чего лишил нас грех прародителей наших, утрачено безвозвратно, ибо им было сказано, что за неповиновение заповедям Господа Творца они умрут и что смерть уничтожит ту прекрасную форму, которую человек получил при своем появлении на свет. Однако ж вследствие того, что семя распространяется, в детях оживает то, что утрачено родителями, а во внуках то, что погибло в детях, и так будет продолжаться до самого Страшного суда, когда Иисус Христос возвратит свое царство Отцу, — царство, уже вкушающее мир, избавленное от каких бы то ни было опасностей и греховных соблазнов, ибо тогда уже прекратится деторождение, прекратится повреждение нравов, прекратится беспрерывное превращение элементов, настанет долгожданный и нерушимый мир, все придет к своему концу и пределу.

Следственно, благодарность моя Господу, промыслителю моему, имеет под собою достаточно твердое основание, ибо он дал мне возможность увидеть, как моя убеленная сединами старость расцветает в твоей младости, и когда по Его произволению, которое всем в мире управляет и все умеряет, душа моя покинет человеческий свой сосуд, я умру не всецело, — я лишь перейду из одного обиталища в другое, коль скоро в тебе и благодаря тебе видимый образ мой пребудет в сем мире, продолжая жить, продолжая все видеть, продолжая оставаться в привычном кругу моих друзей, людей добропорядочных; теперь же я веду жизнь, пусть, должен сознаться, и не безгрешную, ибо все мы грешники и все мы неустанно молим Бога простить нам наши грехи, но, с помощью Божией и по милости Божией, безукоризненную.

Со всем тем, хотя в тебе и пребудет телесный мой образ, но если твои собственные душевные качества не проявятся во всем своем блеске, то тебя не станут почитать стражем и хранителем бессмертия нашего рода, и радость моя тогда омрачится, ибо худшая моя часть, а именно плоть, в тебе останется, лучшая же, а именно душа, благодаря которой люди могли бы благословлять наш род, измельчает и впадет в ничтожество. Все это я говорю не потому, чтобы я не верил в твою добродетель, — я в ней уже убедился воочию, — я хочу лишь тебя вдохновить на то, чтобы ты совершенствовался беспрестанно. И эти строки мои имеют целью не столько наставить тебя на путь добродетели, сколько вызвать в тебе удовлетворение при мысли, что ты жил и живешь как должно, и придать тебе бодрости на будущее время.

К сказанному я могу лишь прибавить и напомнить тебе, что я ничего для тебя не жалел, — я растил тебя так, словно у меня одна-единственная радость — еще при жизни убедиться, что ты достиг наивысшего совершенства не только в добродетели, благонравии и мудрости, но и во всех областях вольного и благородного знания, и быть спокойным, что ты и после моей смерти останешься как бы зеркалом, в коем отражается лик твоего отца, — отражается если и не так безупречно и не так полно, как бы мне хотелось, то во всяком случае насколько это от тебя зависит.

Но хотя блаженной памяти мой покойный отец Грангузье приложил все старания, чтобы я усовершенствовался во всех государственных науках, и хотя мое прилежание и успехи не только не обманули, а, пожалуй, даже и превзошли его ожидания, все же, как ты сам отлично понимаешь, время тогда было не такое благоприятное для процветания наук, как ныне, и не мог я похвастать таким обилием мудрых наставников, как ты. То было темное время, тогда еще чувствовалось пагубное и зловредное влияние готов, истреблявших всю изящную словесность.

Однако, по милости Божией, с наук на моих глазах сняли запрет, они окружены почетом, и произошли столь благодетельные перемены, что теперь я едва ли годился бы в младший класс, тогда как в зрелом возрасте я не без основания считался ученейшим из людей своего времени.