Алексей Михайлов - Великие герои Эллады. Ясон. Орфей

С путником он перебросился словом,

Юношу звал тот в столицу с собой:

«Легче дождаться невесту под кровом —

Скажет тебе проходящий любой!»

«Деву мою не страшит непогода —

Вызвать способна лавину дождей!

Город её – выше синего свода,

Дева незрима для смертных людей!»

«Что говорить мне с таким одержимым,

Если он любит небес пустоту?»

«Буду я скоро богиней любимым,

В жизнь воплощу ожиданьем мечту!»

День пролетел перелётною птицей,

Добрых вестей не доставил второй…

Старый торговец с весёлым возницей

Крикнули: «В землю врастаешь, герой!»

Счёт потерял он и дням, и неделям,

Выложив в ряд сотни мелких камней,

Но не спешил в города к цитаделям —

Крепло желанье увидеться с Ней.

Ливни и бури, жару или холод

Юноша стойко сносил, как скала,

Только в груди не стучало, как молот,

Сердце пронзила обиды стрела…

Он обратился с молитвой к Зевесу:

«Милость яви, о, Небес Господин!

И приоткрой мне над тайной завесу —

Долго ли я буду в поле один?

Миру являешь ты добросердечность,

Видишь, как я без любви одинок?

Так ниспошли мне терпения вечность,

Чтобы Афину дождаться я смог!

Зевса пелазг умолял ежедневно,

Взор устремляя в крутой небосклон.

Вскоре сказал Громовержец безгневно:

«Выполню просьбу того, кто влюблён!

Сам увлекался я страстью обильной,

Чувствами жаркими был знаменит!

Станет навеки он личностью сильной,

И терпеливым, как твёрдый гранит!»

Море штормит. Скрылись в водах дельфины,

Птицы кричат над высокой волной.

Смотрит на камень богиня Афина

С болью в груди и с тоскою земной…»

74

Юноше странной казалась манера напева,

Старец на это ответил, что он – киприот:

«Видишь, несчастной была и великая Дева!

Так что, должны мы судьбе покориться, рапсод…

Эос неспешно зарделась над Аттикой славной,

Горем убитый Орфей покидал Элевсин,

Стал равнодушным фракиец к судьбе своенравной,

Путь направляя в предместья великих Афин.

75

«Где утешенье найти от разбитой любови?

Без Эвридики не в радость хрустальный Пеней,

Думать теперь не желаю о пище и крове,

А в голове молодой мысли только о ней!

Стала кифара моя мне ненужным предметом,

Голос смирился с потерей живого огня,

И не придётся мне петь, как промчавшимся летом,

Жизненных сил не осталось совсем у меня…»

76

В славных Афинах, Коринфе, во всей Арголиде

Были тираны с фракийцем добры и дружны,

Но сладкозвучный певец, побывавший в Аиде,

Стал совершенно другим без любимой жены.

Боль по ушедшей жене не давала покоя,

Ноги несли песнопевца к любимым краям,

Где любовался с дриадой цветами левкоя,

И, развлекая её, подражал соловьям.

77

Вот этот луг, но не чувствует он аромата —

Прежде его источал над травою шафран,

Туя осыпалась вся, а была кудревата,

Как златорунный красивый Колхидский баран.

«Нет, не останусь я здесь – мне тоскливо до боли,

Сердце щемит, и страданиям выхода нет!

Очи не могут смотреть на коварное поле…» —

Без сожаленья покинул долину аэд.

78

Фракия встретила юношу редкой прохладой —

Люди забыли давно своего «соловья»,

Он их не радовал звучной и доброй балладой,

В поисках жизни хорошей исчезли друзья.

На берегу говорливого Гебра, в дубраве,

Бедный страдалец искал долгожданный покой,

Был равнодушен к толпе и заслуженной славе,

Предпочитая общаться с бурливой рекой:

79

«Дивный поток, ты весной, словно Истр, полноводен,

В жаркое лето струишься, как малый ручей!

Но круглый год для меня будешь ты благороден,

К морю стремишься, не ведая сонных ночей.

Слушать баллады мои ты всегда наготове,

Ярко сверкая на солнце, как дивный клинок,

Выслушай, Гебр, эту песнь о погибшей любови —

Сразу поймёшь, что несчастный певец одинок!

80

Я пришёл в этот край без желанья,

Мне не страшен разбойник иль зверь,

Жизнь пустую отдам на закланье,

Не пугаясь невзгод и потерь.

Мне не в радость луга заливные,

Зелень яркая юных дерев,

И на поле гулянья ночные

Молодых веселящихся дев.

Не пылаю огнём македонца,

Что пасёт на равнине коней,

И не греет свет яркого солнца,

Не бурлит в жилах кровь, как Пеней.

Мне ценны только лира с туникой —

Их касалась любимой рука,

Жду я встречи с моей Эвридикой,

Как с заливом большая река».

81

Сидя на камне прибрежном, услышал несчастный

Разноголосицу грубых и пьяных менад:

«Этот пришелец для девушек наших опасный —

Он не желает дарить символ брака – гранат!»

Грустный Орфей, не смолкая, взглянул на безумных,

Что танцевали нагими в честь бога вина,

Зелье лишило ума возмутительниц шумных,

Громко кричали они: «Надо бить певуна!»

Толстые ноги менад мяли спелые травы,

Тирсами пьяные девы трясли пред собой,

Напоминали охотниц огромной облавы,

Но песнопевец играл перед этой гурьбой:

82

«Не нужны мне другие девицы —

Нет прекрасней любимой моей:

Эвридики глаза и ресницы

Мне богинь олимпийских милей!

Нет изящнее стана дриады

И стройнее её дивных ног!

Пусть звучат для любимой рулады,

Без неё я навек одинок!

Ты прости, Эвридика, рапсода —

С опозданьем коснусь нежных рук,

Без тебя на земле я три года,

Но сужается жизненный круг!

83

Ближе и ближе к нему подходили менады,

Тирсы вонзая со злобой в подсохшую твердь,

Но не смолкали над водами Гебра рулады,

Для песнопевца была облегчением смерть.

И не пугала кончина рапсода Орфея —

Путь к Эвридике откроет зловещий Танат,

Что пролетит высоко над кустами шалфея,

В ужас ввергая фракийских безумных менад…

Но заставлял песнопевец, не глядя на поле,

Струны кифары звучать с неизбывной тоской,

Голос Орфея был полон страданий и боли,

Прежде не пел аргонавт песни грустной такой:

84

Прилетят скоро к Гебру метели,

От морозов увянут цветы,

Но в Аиде цветут асфодели,

Где рапсода с любовью ждёшь ты!

Не заставит никто кифареда

Восторгаться девицей земной!

Есть прекрасное в смерти аэда —

Будет в мире ином он с женой!

Я в кругу у менад одержимых,

Жизнь вверяю жестокой судьбе,

Буду скоро в объятьях любимых,

Я в пути, Эвридика, к тебе!»

85

Плотным кольцом окружили поэта менады.

«Бейте его! – закричала одна из толстух. —

Жертвует чувства свои только тени дриады!

Из ненавистника женщин мы выпустим дух!»

«В этом деянье поможет нам бог винограда,