Михаил Кочнев - Серебряная пряжа

Ну, через полчаса к этому кусту полиция прискакала. Все с шашками наголо. Глядят — нитка. Пошли за ней, как уговор был. Нет нитке конца. Тянется она по чащобам, по бурелому, по кустам можжевеловым. Чем дальше, тем лес гуще. Полицейские ободрались о сучья до крови, мундиры в клочья изодрали, но знай прут, Арсентья ловят. Лезли, лезли, так-то к болоту и вылезли: нитка в болото завела. Лошади по брюхо в жиже вязнут, а полицейские отступиться не хотят. И в такую глухомань запоролись, что не только конному пройти, но и пешему не проползти. Злятся полицейские, между собой планы строят.

— Ну, искупаем сегодня в этой болотной ржавчине и Арсентия и его дружков.

Остановятся, послушают голоса, не слышно ли чего. Однако никакого голоса, одни лягушки-квакушки под кочками потешаются.

Хоть и никого еще не нашли, а радуются полицейские:

— Теперь знаем лесной притон ткачей. Вот их куда Арсентий собирает. Не иначе, как среди этого болота остров есть. Там они, наверное, и расположились.

Колесят полицейские по болоту, остров ищут. Верст двадцать, милок, а то и с лишком исколесили.

Ан никакого острова-то и нет. В сумление впали, уж не надул ли их в третий раз проклятый Ермошка. А то может он заодно с Арсентием?

И залезли они сами не знают куда. Вдруг нить оборвалась. Теперь и рады бы из болота выбраться, да поди-ка выскочи — не птицы. Плюхнули лошади в трясину. Одни уши торчат. А полицейские кой-как на четвереньках, где по слеге, где ползком, с кочки на кочку перебрались. Уж и нитки не ищут, не до того: быть бы живу.

А грибники собрались в лесу на прогалине. У кого в корзинке боровик, а у кого подберезовик аль груздок. Ну, у иных и совсем пусто. Дело-то не в грибах, милок.

Много народу скопилось. Встал Арсентий на березовый пень, вынул из-за пазухи дорогое письмо от Ленина. И давай читать его от первого слова до последнего. Сразу письмо всем силы придало. Пошли разговоры, толки, как на фабриках держаться, про свое житье заговорили, чтобы оно с ленинским наставлением вразрез не шло. Все говорят от души, от полного сердца. А Ермошка мнется сзади всех, что-то лепечет, сам на лес поглядывает — скоро ли на лошадях с шашками выскочат. Однако все сроки прошли, никто не появляется. Уж и сходке скоро конец, полчасика да и по домам расходиться пора, грибники в разные стороны рассыпаются. Засосало у Ермошки под ложечкой. Другие говорят не больно громко, кому кашлянуть надо — и то старается в картуз кашлянуть, чтобы не выдать сходку и на голос не пришел кто незваный. А на Ермошку веселье накатилось. Так и насвистывает, что твой скворец на восходе. Бабка Митеиха прикрикнула на него:

— Не рано ли ты рассвистелся?

С того ли свисту аль нет выходят из лесу, с разных сторон, двое. У обоих эдак же по корзинке: Прон и Влас. Прон весь обшарапанный, рубашка и штаны в клочья изодраны, и на лице и на руках болотная тина. Словно он с лешим болотным на любака ходил. А Влас почище, да только больно хмур. У обоих глаза огнем горят.

Фабричный человек к дисциплине привык. Его машина этому обучила. А тут закадычные друзья арсентьевы, вместе с ним работали, а на важную сходку к шапошному разбору явились. Арсентий таких не любил. Но для справедливости спросил:

— Где это вы, дружки мои, проваландались?

Влас ему отвечает:

— По сорок лет мы на фабриках отработали, никогда не опаздывали, а ныне статья такая подошла. Послушай, кака речь. Вышли мы по условию самыми последними. Глядим: в кустах на ветке миткалевый бант, а от него нитка по лесу тянется. Постой, думаем, не на это мы тебя пряли, чтобы тобой нас скрутили. Не на добро ты по арсентьеву следу протянулась. Я и давай эту нитку в мотушку сматывать с кустов. А у Прона другой моток пряжи был. Изгодился он как раз. Потянул ее Прон от того самого куста с бантиком в сторону через болото. Вот мы и опоздали.

Вынул Влас из корзинки моток, тряхнул им и спрашивает:

— Ну, прядильщик, сознавайся, чья пряжа?

Все молчат. Поняли, зачем эта нитка была протянута. Значит кто-то следы следил.

Ходит Влас, всем в глаза поглядывает. И все в глаза ему глядят прямо. А на Ермошке и лица нет: головку в плечи вобрал, словно над ним топор занесен, и насвистывать бросил. Влас и говорит ему:

— Ну, глянь, в глаза мне, да прямо. Засвисти по-соловьиному.

А у Ермошки и язык не поворачивается и глаза застыли.

— Твоя нитка, сукин ты сын? — спрашивает Влас. — На кого ты ее заготовил? На нас, на весь рабочий народ?

И потащили Ермошку к муравьиной куче, стащили с него одежонку, посадили нагишом, да его же пряжой-то к сосне и прикрутили.

— Только, — говорят, — муравьям на обед ты и годишься.

Так и остался Ермошка на муравьиной куче.

А фабричные после той сходки веселей стали поглядывать, повыше головы держать. И по всем фабрикам ленинские слова разнесли. Арсентий всегда был с нами, только поймать его по цареву указу никак не могли. Его фабричные любили, ну и сберегали потому.

Английская пряжа— бумажная пряжа английского прядения, в прошлом веке окончательно вытеснившая на местных ярмарках бухарскую и хивинскую бумажную пряжу.

Банкаброш— сложная машина, с помощью которой получается ровница, тонкая ровная ленточка с небольшим числом кручений.

Бельник— место, где в старину обычно летом отбеливали ткани.

Бердо— ткацкий прибор. На современных ткацких станках представляет собой ряд плотных железных зубьев, концами зажатых между двумя парами деревянных планок. В бердо продеваются нити.

Боровок— каменная пристройка к печной трубе под потолком в жилой избе.

Бухарская пряжа— бумажная пряжа, в значительном количестве поступала на ткацкие фабрики Иваново-Вознесенска и всего промышленного района из Бухары. Еще при льняном ткачестве бумажная пряжа употреблялась в производстве некоторых льняных тканей.

Верстак— длинный узкий стол в набойной (встарину в набоечном сарае), на котором производилось печатание ситцев путем обмакивания манера (доска с выпуклыми узорами) в растворенную краску.

Вознесенский посад— он вырос из фабрик и жилищ богачей крепостного села Иванова. Выкупаясь на волю, крепостные фабриканты заводили фабрики вне села.

В настоящее время Вознесенский посад входит в состав областного центра г. Иванова.

Гандурин Ермолай— основатель крупнейшей в Иванове фирмы «Антон Гандурин с братьями». Фирма просуществовала больше 100 лет. Крепостной мужик Ермолай Гандурин начал свое дело с кустаря горшечника.

Голбец— досчатая лежанка вдоль печи в крестьянской избе.