Земное тепло (Мансийские сказы)

Если лодки нет — по волнам пробежит через речку любую или озеро... «Её-ё-ё! Ну. и ловкий манси Отортен!» — говорили все.

По следам запорошенным он обгонит зверя, изловит его. Даже птица с высот не приметит Отортена! «Ай-я! Хитрый какой Отортен!» — говорили все.

Одиноко в тайге жил Отортен. Мать, отца схоронил, братьев лёд утащил, а невеста по сердцу не встретилась.

Шёл как-то Отортен берегом говорливой речки Тосемьи да вдруг слышит сзади завывание сердитое. Оглянулся, видит: ветер летит, ветки деревьев к земле гнёт, траву с корнем рвёт.

— Что ты делаешь, ветер Сиверко? — взмолилась река Тосемья. Облила ветру бороду косматую. Долго тряс её ветер, моросил дождём, а сам кричал сколько было сил:

— Неспроста кружу! Неспроста иду-у! Океан послал жениха найти своей дочери. Чтобы храбрый был, чтобы сильный был, чтобы ловкий был, чтобы хитрый был.

Приумолкла река Тосемья, призадумалась, волны спрятала, стала тихою.

А ветер кружит, дрожит, как олень на привязи, ждёт, что скажет река говорливая.

Вдруг всплеснула одна и другая волна. Замутилась река.

Ветер тут как тут.

— Отортен — жених! Лучше не найти, — прошептала река. И давай хлестать волны в разные стороны.

— Что ты делаешь? Неразумная! — проревел Сиверко. А река ревёт, волны пенятся, к берегам летят.

— Подожди! Расскажи! Успокойся! Не расслышал я.

А в ответ, будто человек, простонала река Тосемья да в камнях и спряталась.

Слышал всё это Отортен и с тоской смотрел на сухие каменистые берега. Как травы между собой разговаривали, слышал, видел, как утки в страхе крякали, с гнёзд поднимали птенцов слабокрылых да к озёрам скорей летели.

Чаще стал ходить к сухим берегам Отортен. И увидел раз, как облака с землёй встретились. Закачались деревья, стали землю вершинами бить, а по сухой реке Тосемье ручеёк прозвенел.

Обрадовался Отортен, что река снова в берега входит. Только перед ним вдруг появилась девушка-красавица. Солнце дало ей руки свои, травы дали нежность и стройность, а озёра подарили глаза голубые, бездонные.

— Прячься, Отортен! За тобой летит ветер Сиверко! — громко крикнула девушка и потерялась, а за ней пробежал ручеёк.

— Это ты пришла, Тосемья-река? — крикнул радостно Отортен. — Где ты? Покажись ещё! Пойдём в чум ко мне!

А буран поднялся невиданный. Это хитрый ветер Сиверко услышал имя охотника и задурил, закричал:

— Отортен! Отортен! Отортен!

— Ты иди скорей ко мне! Прячься под берег! Я укрою, засыплю камнями тебя! — слышит Отортен слабый голос девичий.

— Отортен! Отортен! — слышно ветра крик.

А косматые тучи закрыли всё, закружили всё.

— Не отдам тебя в чужую страну! Оставайся со мной, Отортен, храбрый сын народа, сильный сын тайги, ловкий сын лесов! — крикнула каменная Тосемья-девушка.

И рассеялось, потерялось облако тёмное. На том месте меж гор, где стоял Отортен, очутился вдруг большой камень. А Тосемья-река обежала журча его, обласкала водой. И стоит с тех пор камень Отортен. Давным-давно снег не тает, лежит на вершине его.

Чтоб не грустил Отортен, не печалился каждую весну, ему Тосемья-река по ручейку говорливому дарила. Пошумят ручейки и убегут в болота, у подножия Отортена спрячутся. Любовался ими Отортен. Год от году ручейки ширились. В реки полные собираться стали. Отортен стал звать их по имени. Постарше дочь Печорой назвал, помоложе которая — Вишерой.

Раз в весенний день солнечный замолчала, задумалась Печора-дочь. Долго ждал сказок её Отортен, прислушивался. Горсть снега с вершины сбросил, а Печора молчит. Видит Отортен — почернела Печора, нахмурилась дочь Вишера.

— Ты пусти нас, отец, в сторону! — прокричала Отортену Печора-дочь.

Посуровел Отортен. Сбросил камень один, а за ним другой, много камней, заковал дочерей в берега. Замолчал. Год молчит, два молчит. Крепко держит дочерей в утёсах каменных.

Утки с криком летели, гуси крыльями свистели, над вершиной Отортена разговор вели:

— Дорога длинная, нелёгкая. Нет озёр! Нет лесов. Пусто-мёртво всё без воды.

И садились птицы на речную гладь, и купались в Печоре и Вишере. На утёсах крутых перья чистили, в низинах речных гнёзда вили, птенцов выводили. А Отортен всё молчал. Всё думушку думал.

Как-то в тёплый день Отортен послал звонкий чистый ручей к дочерям своим. Испугались они, приутихли, слушают.

— Я раздвину плечи свои, — разнёсся голос Отортена, — открою ходы-выходы, на простор пущу. Пусть в водах ваших рыба водится, пусть по глади вашей птицы плавают, по берегам пусть леса растут.

И умолк.

Заметались реки, закачали волны и запели песню камню Отортену.

Долго сил Отортен набирался, тихо поворачивался, раздвигая свои плечи каменные с той стороны, где солнце падает, и отпустил дочерей по широким лугам воды нести.

Он им каждый год свои думы шлёт, талым снегом отцовским потчует. С побелевшей головы светлые ручейки гонит. Да не знают про то сестры, что отец Отортен на другой стороне, что ближе к солнышку, отпустил дочерей самых меньших своих: Лозьву с Сосьвою — так их люди зовут. Наградил их водой прозрачной. Каждый камушек в них птицы видят с небес. Облака в этих реках купаются, прихорашиваются, а в награду дал им Отортен рыбку малую позолоченную. Все селёдкой её зовут сосьвинской. Не увидеть такой, не сыскать нигде!

Стоит Отортен, снежная шапка на нём и савик расшит мхом да лишайником. Низко кланяется ему ветер Сиверко, и подножия ласкают дочери, да течёт у подножия малый ручеёк Тосемьи-реки. Тот, кто был в тех краях да у камня Отортена стоял, тот и сам, наверно, сказками его заслушивался.