Олег Филипенко - Ловушка для лягушки. Роман в стихах

Не ври… Купи, коль не забудешь…

А ты не трахаться собрался?

Ты не в квартире?.. Почему ты

в такси не сядешь?.. Ну и дался

тебе наш разговор. Не путай

любовь и бизнес. Приезжай…

Я жду. Целую… Жду. Бай-бай».

49

«Подружка меня любит сильно», —

сказал чучмеку я умильно

и тут же стороною тыльной

ладони красной вытер слёзы,

что ветер вышиб, и повыше

поднял свой ворот и неврозы

по поводу того, что крыши

в лице подружки нет уже,

прошли. Спасибо, протеже.

50

Из подворотни сильно дуло.

В лицо отбросами пахнуло.

Фигурка чья-то промелькнула

между домами. Мы центральным

проспектом шли и освещенье

стены домов, асфальт сусальным

налётом покрывало. Тень я

отбрасывал то так, то сяк,

как, впрочем, и чучмек босяк.

51

Признаться, после разговора

с Татьяною хмель как-то скоро

стал проходить и пик мажора

был пройден и уж больше пива

я не хотел, но неудобно

пред Афраилом было. Диво

окончилось. Пора подробно

подумать, как быстрей попасть

домой и завалиться спать.

52

Полпятого. Тверской бульвар мы

пересекли. Гуляли парни

какие-то. Ну что ж, ударный

момент: вот по бутылке выпьем

и по домам. В ларьке девчонка,

немного заспанная, выпью

на нас уставилась, и звонко

на стук открылося окно.

И взял я пиво. Но одно.

53

Одну бутылку… Передумал

я брать себе. Уже угрюмо

я думал – никакая сумма

спиртного не поднимет больше

мне настроения. Я знаю

по опыту – коль пью я дольше,

чем организм того желает,

то ничего уже не даст

мне пьянка. Лишь растёт балласт.

54

Я посчитал остатки денег.

На тачку мне не хватит. Пленник

сих обстоятельств, я из лени

стал положеньем тяготиться.

Но всё же в парке с Афраилом

уселись мы, и, чтоб забыться,

я стал уж из последней силы

расспрашивать его про жизнь,

носком ноги то вверх, то вниз

55

покачивая. Чурка что-то

стал мне плести, его икота

обуревала, а зевота

меня. Он пиво из бутылки

пил, я рассматривал большие

и грязные его ботинки,

и видел, как по его шее

ползёт жучок и ничего

не сделал, чтобы сбить его.

56

Тут удивил меня нежданно

чучмек, когда вдруг из кармана

достал газету, как ни странно

свежайшую, и развернувши

её, открыл на той странице,

где новости про банки, куши

мильонные и стал, глазницы

рукою протерев, читать

вслух и со мною обсуждать.

57

Его сужденья показали,

что дока в этом он. Едва ли

я б мог поверить, коль сказали,

что так бывает. Самородок

сидел передо мной и внятно

мне растолковывал, уроду,

все белые в сознанье пятна

моём, касающихся тем

экономических. Я нем

58

сидел и думал: да, приятель,

тебя жалеть нельзя. Создатель

так захотел, чтоб мир некстати

разнообразен был. Быть бомжем —

не значит быть отребьем, просто

стиль жизни это и, похоже,

есть все условия для роста

твоих задатков и, глядишь,

ты как Гайдар заговоришь.

59

А небо вовсе побледнело.

И мимо люди то и дело

ходили, кашляя; шумела

уже Москва, проснувшись рано.

Погасли фонари ночные,

и дворник что-то у фонтана

стал собирать, и шли кирные

два хлопца, что как мы, видать,

лишь только собирались спать.

60

Рассвет. Московские рассветы.

Рассветы вообще. Я в леты

младые, помнится, согретый

любовью, так любил, бывало,

у моря их встречать, взирая,

как с неба ночи покрывало

сворачивает молодая

заря, и думал я тогда,

что мои чувства навсегда.

61

Но всё проходит, всё проходит…

В пустом желудке колобродит,

и хмель последний уж уходит,

и я прощаюсь с Афраилом,

спешу в метро и предвкушаю,

как я сейчас к подружке милой

прильну, но прежде чашку чаю

я выпью, а потом упасть

уж можно будет и в кровать.

62

В вагоне поезда, зевая,

и в голове перебирая

ночные приключенья, злая

меня охватывает скука.

Как глупо всё. Зачем так много

я говорил. И врал, как бука,

что я богат… Смешно, ей-богу.

И водку пил. Плохую. Да.

Но, видно, надо иногда

63

вот так, лицом в дерьмо уткнуться.

А завтра бодрячком проснуться,

читать поэтов, иль согнуться

над рукописью… Нет, не будет

по-старому. Меня подружка

всё время пилит, что все люди

имеют бизнес, я ж, как Пушкин,

сижу над рукописью, да

готов лишь трахаться всегда.

64

Что делать? Неужели бросить

писать стихи? Она гундосить

не перестанет… Если просит

вас женщина… Какая дура!

Она не понимает, что я

талант имею. Ей фактура

моя как раз-таки другое

подсказывает, и она

мне говорит: ты врёшь сполна

65

о собственном таланте… Впрочем,

её понять возможно. Очень

похоже, что я просто кочет

последний. Неудачник, право.

Нигде не напечатан. Годы

уже серьёзные, и слава

или известность, иль хоть моды

всплеск на меня, – должны прийти

ко мне. Но я ещё в пути.

66

Да, жизнь меня перемолола.

Все упования, вся школа

высоких истин, всё подолом

той ПАРКИ БАБЬЕЙ вскользь накрылось.

Всё позади. Теперь я вижу

яснее ясного, что милость

судьбы, что я не ненавижу

себя и жизни. В этом нет

моей заслуги. Этот свет

67

дала Татьяна мне. Что был бы

я без неё? Она из дылды

мужчину сделала и плыл бы,

когда бы не она, я точно

среди дерьма. Такое дело.

Заняться бизнесом и прочно

оставить музу? Это смело.

Хотя смелей мой был бы шаг

остаться с музой натощак.

68

Я был почти в пустом вагоне.

Чуть холодило мне ладони

и зад сидение. В салоне

было свежо. Уткнувшись в свитер

сидел парнишка слева. Скоро

мне выходить. Мозги, как сито,

собрали всё дерьмо, в котором

нет жемчуга, и я скорей

уставился в стекло дверей.

69

«Не прислоняться». «Не слоняться».

«При» кто-то стёр. Такие, братцы,

попались шутники. Стараться

их перевоспитать не стоит.

Из поколенья в поколенье

передаётся этот поезд,

где мальчик видит откровенье

в том, что он «при» монеткой стёр.

Он догадался, он остёр!

70

Но метрополитен упрямый

вновь добавляет «при», и самый

догадливый мальчишка, с мамой

сидящий на скамье, сначала

не понимает, что возможно

словечко изменить и мало

что посмеяться, но подложно

прослыть первейшим остряком

средь тех, с которыми знаком.

71

А между тем жизнь продолжает

своё движение, стирает

не только «при», но «слон» и знает,

что вскоре «ять» сотрёт и больше

скажу – совсем сотрёт все буквы,

и тот, кто задержался дольше

в сём мире – есть поэт, чьих мук вы

знать не должны. Он хочет, блядь,

«Не прислоняться» написать,