Ирина Батый - Лилия над глубиной вод

Незабудки цветом синим-синим
светят будто бы издалека —
мне напоминают о мужчине
в прошлой жизни, в давние века…
Что-то о любви меж нами знают,
и печален глаз их, милых, взгляд.
Им в ответ плечами пожимаю,
не пойму – о чём цветы молят?
Не припомнить, скрыто новой жизнью.
Чувства прежние – в туманной мгле.
Но, возможно, быль та стала песнью,
что звучит как дождик на стекле…
Нежного французского шансона
слышится мелодия в кафе.
Песне вторит дождик полусонно.
Путаются мысли в голове.
Но сумбур не от аперитива
иль бокала красного вина.
Мысли омрачает перспектива —
век беспамятность мне суждена!
Незабудки цветом синим-синим
светят будто бы издалека —
мне напоминают о мужчине
в прошлой жизни, в давние века…

На фото, что долго хранится
меж явью и небытиём,
бледнеют знакомые лица,
то мы, молодые, вдвоём.
Исчезнет, сотрётся с страницы,
повянет на фото букет.
Засохший, он где-то пылится,
забыт по прошествии лет.
Такой изначально унылый —
осенний букет хризантем,
как снег поседелый и стылый.
Он памятен мне только тем,
что горьким своим ароматом
букет хризантем предвещал:
расстанемся мы безвозвратно.
А счастия – не обещал.

К моей любви без всякой жалости
и вечером, и в утреннюю рань
твоё окно закрыто жалюзи.
К стеклу прижалась красная герань.
Когда бы Ты в распахнутом окне
с нечаянною радостью в глазах
во всей красе могла явиться мне…
Но нет Тебя, и взгляд мой на цветах.
Устанет осенью герань цвести,
озябнет и, ладони листьев сжав,
свой потеряет вид. Над ней плести
возьмутся пауки ажурный шарф.
За жалюзи не видно в том окне:
бесчувственна поблекшая герань.
О, это равнодушие и мне
меж новым и ушедшим чертит грань.
Укрыв лицо за маской чудака,
не нахожу любви, а только боль.
Мир обесценился до пустяка.
Всего хорошего! Уйти позволь…

Уходит Весна из России не разом,
по северным землям скитаясь печально.
Здесь только в июне сиреневым газом
наполнится сад, как в сосуде хрустальном.
Любви аромат над землёю струится,
дурманит, тревожит суровые души.
Кто жить по-весеннему, вновь не боится,
Любовной горячкой покой свой нарушит.
От моря потянет легчайшим туманом.
И северный ветер повеет остудой.
Цветы опадут, оказавшись обманом,
волшебной Весны мимолетной причудой.
Останется в сердце неясное чувство.
И, взглядом склоняясь к садовой сирени,
припомним цветенья весеннее буйство
и глупость о счастье напрасных молений.

На бульваре нынче липы зацвели.
И кружатся роем пчёлы и шмели.
Ты пройдёшь, вдыхая липы аромат,
и взгрустнёшь о милом, как бы невпопад.
Отчего у липы нежное цветенье
вызывает в сердце девушки томленье?
Их наряд богатый – золотой, печальный —
красотой похож так на убор венчальный.
И томится сердце о любви надеждой,
Но обманут липы – также как и прежде.
На бульваре нынче липы зацвели.
И кружатся роем пчёлы и шмели.

Цветов роскошных отошла пора
в причудливых садах, в тенистых парках.
И нынче у торговцев на-гора
букетики цветов совсем не ярких.
Вам отдадут за небольшую мзду
охапкой целой, схваченной бечёвкой,
душистую, лучистую Звезду,
её давно так нарекли с издёвкой.
Созвездие вы держите в руках,
и чудится – прохлада подступает…
Извне, из космоса, издалека
наш мир с погодой тёплой разлучает.
И только подтверждает правоту
стремительная краткость Бабья лета —
Вселенной доброй быть невмоготу,
о чём предупреждает нас букетом!

– У Мальвы на исходе лета,
смотри, раскрыт бутон последний!
– О, это верная примета:
то рвётся осень в сад соседний…
– Куст Мальвы был иным в июле,
ряды бутонов целя в небо.
В цветах кружил пчелиный улей,
жужжа протяжно и свирепо.
Казалось, суждены полёты
и Мальве, чтоб взметнуться в небо.
Увы, сады да огороды
ей доля, а мечты – нелепы.
Катились звёзды в сад соседний
ночами, полными истомы.
Цвет опадал, и вот – последний
бутон у Мальвы возле дома.
О, в эти дни уж на исходе
не только солнечное лето,
и настроение народа
мечтательностью не согрето.
А в окнах осень всё приметней.
И на вопросы – нет ответа…
– Смотри, раскрыт бутон последний
у Мальвы на исходе лета!

В каменной одежде Питера персона.
Днём, взамен горящего в ночи неона
на проспекте Невском – яркие вазоны.
О, для украшенья есть всегда резоны.
Звёздочки цветные венчиков Петуньи
распахнулись в вазах словно рты болтуний.
Что, благоухая, запахом дурманят
и, слегка кивая, манят, манят, манят.
В вазе-будуаре цветики толпятся.
Людям с тротуара полюбиться тщатся.
Крики их беззвучны, выпрыгнуть – бессильны.
Стоя неподвижно, лишь глядят умильно.
Сонных горожан встречают каждым утром,
что бегут куда-то, тем не менье, шустро.
Съёжившись в дожди, в жару раскрывшись томно,
милые Петуньи – светлые на тёмном.
В каменной одежде Питера персона.
Выглядит богато он, определённо.
И как украшение его наряда,
видно, неспроста, Петунии, вы взяты.

Белое чудо – черёмухи дым —
так упоительно воздух пьянит.
Если вдохнуть его, то молодым
сделает тут же, в юнца превратит.
Всюду, пока есть цветение, жар
распространяет ее аромат.
И забывает вдохнувший, что стар.
Мнит, что весною он молод, богат.
Чарам обманным короткий их срок
власть над людьми безраздельно даёт.
Но опадают цветы вдоль дорог,
и охлажденье во всем настаёт..

Ах ты, Роза, роза алая!
Что ты рано зацветаешь?
Иль ты, милая, не знаешь,
что тепла ещё так мало?
Расцветёшь, и при морозе
лепестки твои увянут!
Ожидания обманут
вдруг раскрывшуюся Розу.
Ах ты, Роза, роза алая!
Оттого ты торопилась,
что без памяти влюбилась
в Соловья, пичужку малую!
Прилетел он нынче рано.
Розе голову вскружил
и любовь к себе внушил,
нанеся на сердце раны.
Не дождаться Розе лета
в глубине большого сада,
отцветает виновато.
Жаль ей, песня не допета!
В пору общего цветенья
Соловей поёт так сладко,
на былое без оглядки,
позабыв всё, с упоеньем…