Корнелия Добкевич - Штольня в Совьих Горах

Рванул конёк раз, другой, третий… Телега словно бы в землю вросла — даже не дрогнула, ни на вершок не продвинулась!

— Но-о-о! Но-о! — покрикивал Куба.

Конёк снова поднатужился, рванул, но и на сей раз не сдвинул телеги с места. «Замучилась скотинка моя! — подумал Куба. — Чересчур много дров на телегу нагрузил. Пожалуй, надо бы сбросить немного, да потом еще раз приехать».

Соскочил он с воза, ветви пихтовые, что на верху лежали, в сторону отгреб. Глянул на дрова и рот открыл от изумления и страха…

— Чары какие-то, колдовство!.. — прошептал в ужасе.

Даже плюнул трижды через левое плечо по обычаю старинному — чтобы беса отогнать. На возу, вместо сосновых поленьев, лежали… те самые камни, которые он недавно в реку побросал, чтобы Утопца из логова его выгнать!

— Вот бес противный! — гневно бормотал Куба, выбрасывая камни из телеги в канаву. — Вот сатана окаянный! И не заметил ведь, когда он камней в телегу насыпал…

Что было делать? Поскорее работу закончив, повернул Куба назад к лесу: надеялся, что быть может дядьев там застанет и упросит их хоть немного еще дров дать.

Почуяв, что телега снова легкой стала, конёк пегий рысцой обратно к лесу затрусил через жнивье и луга.

Вечер уже близился, давно уже с порубки дровосеки ушли, а меж деревьев темнота холодная затаилась. Белесоватые еще звезды хмуро на парня поглядывали из-за облачков, у которых заходящее солнце края позолотило.

Глянул Куба и, оторопев, снова диво дивное увидел. На лесосеке те самые дрова лежали, которые он днем забрал! Да ровненько так в сажень уложены, вроде бы он их с места не трогал!.. Ну, тут уж парень мешкать не стал — живёхонько за работу взялся и даже усталости не почуял. Скоро он снова воз нагрузил и домой поехал. И хотя только к полуночи до хаты добрался, но спать ему вовсе расхотелось от приключений таких!

С того времени совсем работящим и внимательным Куба стал, а в хозяйстве у него под руками всё гладко пошло. Понял Куба, что не Утопца надо из реки гнать, а леность из самого себя вышибать! И больше никогда уже с тех пор Утопец ему на плотине не показывался!

Жил некогда возле Бараньей Горы молодой крестьянин. Звали его Метек Облаз. Люди говорят о нем, что был он веселый, живой, но пуще всего — искусно играл на скрипке.

Хозяйство у него было небольшое и небогатое, а находилось оно высоко — почти что у вершины седой горы, возле последних пихт горного леса. За ними, словно ковер зеленый, только пустынное и дикое пастбище расстилалось.

На краю этого горного пастбища еще деды-прадеды Метека большую кучу камней сложили — все одинаковой величины. Говорят, что собирались из них амбар крепкий построить, однако по неведомой причине так и забросили это дело. Оставили молодому хозяину камни эти на лугу, да хату под старой черешней, а в хате — старинную вещь: яворовую скрипку крепкой, искусной работы.

Любил на ней Метек игрывать, как отец и дед его, только играл куда лучше них. Да и сам был парнем красивым — чернооким, статным, рослым.

Когда утром, бывало, овечек на пастбище выгонял, то всегда садился на поваленном буке, что лежал напротив сложенных камней. Глянет на горы и поляны, от встающего солнца порозовевшие, на склоны горные, еще туманом повитые, на небо ясное, да и начнет играть.

И всегда звуки скрипки иными были: то печальными — словно на каменистую землю жаловались, что лишь ячмень низкорослый рождала; то сладкие и трогательные — будто парень с любимой дивчиной беседует; то, бывало, огненные и дикие — как старинная разбойничья песенка или как «овензёк» [11] Овензёк — бескидский народный танец. , при котором и свистнуть, и громко крикнуть полагается.

Все окрестные мужики и бабы охотно игру Метека слушали. Бывало, начнут крестьяне на соседнем лугу сено косить или ворошить, а тут Метек заиграет — они косы побросают, руки в боки упрут и давай притоптывать! И так в этом танце на месте топчутся, словно тетерева во время токования. Случалось, идут бабы с кошелками на торжище в Истебную или в Коняков, а Метек в то время на скрипке так нежно играет, что у них сердце выскочить готово. Остановятся женщины, слушают, а которая и всхлипнет украдкой, припомнив годы свои молодые, веселые…

Когда же девушки неподалеку ягоды собирают или венки на праздник плетут, да музыку Метека заслышат — тотчас у них охота пропадает и к ягодам, и к цветам: вздыхать начинают, в воду зеркальную глядеться, да о помолвке мечтать. А порой и так бывало, что Каролинка или Ягнешка усядется на траве возле Метека, головку темноволосую назад откинет и, словно пташка лесная, песней сердечной зальется:

Старая мать Метека, в белехоньком чепце с кружевцом накрахмаленным, как только сын играть начнет, из хаты выйдет и, козырьком ладони глаза от солнца прикрыв, начнет высматривать — где Метек? Радовалась она, что вырос он таким красивым и веселым, что играет на скрипке хорошо, что девчата ему подпевают.

И вот однажды наступил июльский день — тихий и ясный. В долине, возле хат, розы запах чудесный источали, а на лугу свежескошенным сеном пахло.

Вышел Метек на луг. Скрипку любимую с собой принёс, на поваленный бук сел и, как мог задушевнее, заиграл, солнце восходящее встречая. Разнеслись вокруг звуки чудесные, чистые. И было в них всё сердце Метека — искреннее и юное.

Не думал Метек, что кто-то в безлюдьи этом находится, что тайком его слушает и зорких глаз не спускает с красивого лица парня. А были эти глаза темно-изумрудные, со странными удлиненными зеницами… Но Метек продолжал играть, ничего не замечая: звуками своей скрипки горы величественные прославлял, где вырос, словно елочка на краю горного плато.

Вдруг зашелестело что-то в сухой траве прошлогодней, возле самой груды камней. Скатился оттуда один камень, другой, третий… Сверкнуло среди них нечто — вроде бы золотая монета, кем-то потерянная. Встревожились шмели, даже мёд перестали сбирать на чабреце, что ночью расцвел. А мышка полевая, которая под кустиком земляники сидела, стрелой в норку юркнула.

Снова что-то блеснуло среди камней. Перестал Метек играть, скрипку на колени положил и посмотрел туда удивленно.

Диво какое-то! Диво… Видно, из тех, о которых мать ему в долгие зимние вечера рассказывала — когда еще он малышом был и сказки любил слушать…

Перед ним вдруг змея появилась — будто ее груда камней извергла! На спине змеи поблескивала серебристо-серая чешуя, похожая на искусно выкованную кольчугу. Огромна и величественна она была, а на голове у нее — корона из чистого золота. Этот-то знак королевский и сверкал на солнце, когда камни посыпались.