Эдит Гамильтон - Мифы и легенды Греции и Рима

Положение Филомелы представлялось совершенно безнадежным. Она оказалась под замком, она не могла говорить, а письменность в те времена была еще неизвестна. Терей чувствовал себя в полной безопасности. Однако, хотя люди еще не умели писать, они могли сообщать друг другу об известных им вещах, не прибегая к словам, поскольку они были искусные ремесленники, такие мастера своего дела, которых теперь уже давно нет. Так, например, кузнец мог выковать щит, на поверхности которого была изображена охота на львов: два льва пожирали буйвола, а пастухи в это время натравливали на них своих собак. Он мог изобразить на щите и сцену сбора урожая: поле, усыпанное фигурами жнецов и вязальщиц снопов, виноградник с лозами, склоняющимися к земле под тяжестью кистей, которые собирают в корзины юноши и девушки, а один из них наигрывает на пастушьей дудочке, веселя остальных. Женщины тоже были весьма искусны в своих работах. На прекрасных тканях, которые они изготовляли, они могли изобразить, например, людей, которые были настолько похожи на живых, что каждый мог догадаться, кого имела в виду ткачиха. И Филомела обратилась к своему ткацкому станку. Причина ясно и четко изобразить на ткани свою судьбу у нее была гораздо более важной, чем у любой другой ткачихи. С бесконечной болью и непревзойденным умением она соткала чудесный ковер, на котором была показана история всех ее бед. Потом она отдала его старой женщине, которая ей прислуживала, и объяснила, что ковер предназначен для царицы.

Гордая от сознания, что ей доверен такой бесценный дар, старуха доставила его Прокне, еще продолжавшей носить траур по сестре, и сердце ее давило горе, такое же черное горе, как цвет ее одежд. Она развернула ковер и тотчас же узнала на нем Филомелу, ее лицо и фигуру, и Терея. С ужасом она поняла, что случилось с ее сестрой. Яснее не скажешь. Ее гнев и ярость, в которую она пришла, помогли ей сдержать себя. Здесь не было места ни для слез, ни тем более для слов. Она напрягала весь свой ум, чтобы сообразить, как ей выручить сестру и наиболее жестоко наказать злодея мужа. Прежде всего она добралась до Филомелы, несомненно, через старуху вестницу, а затем, рассказав сестре (которая, понятно, в ответ сказать ничего не могла), что ей все известно, она забрала ее с собой во дворец. Пока Филомела рыдала, Прокна обдумывала свои дальнейшие действия.

– Плакать будем завтра, – заявила она сестре. – Чтобы наказать Терея за все то зло, которое о нам причинил, я готова на все.

В этот момент в покой забежал Итис, ее маленький сын от Терея, и, когда Прокна взглянула на него, она осознала, что он стал ей ненавистен.

– До чего же ты похож на отца, – тихо произнесла она, и тут ей стало ясно, что она должна сделать.

Она заколола мальчика одним ударом кинжала, а потом, отрезав ему голову, сунула его руки и ноги в котел, кипящий над пламенем очага, и в тот же вечер подала их Терею на ужин. Она внимательно следила за тем, как он ел, а потом рассказала, чем ему пришлось поужинать.

Застыв от ужаса, Терей не мог шевельнуться, и сестрам удалось беспрепятственно убежать. Однако близ Даулиса он догнал их и уже собирался убить, когда боги – неожиданно для всех – превратили сестер в птиц; Прокну – в соловья, а Филомелу – в ласточку, поскольку, лишенная языка, она может только щебетать и никогда не поет. Что же касается Прокны, вот ее судьба.

Она поет сладостней, чем все другие птицы, ведь ее пение – самое печальное. Она никогда не забудет, что убила сына.

Злополучный Терей был тоже превращен в птицу – безобразную и с большим клювом, как говорят некоторые, в ястреба {55} 55 Согласно основной версии – в удода. .

Заметим, что римские писатели, пересказывавшие этот миф каким-то странным образом, перепутали имена сестер и соловьем стали называть лишенную языка Филомелу, что совершенно бессмысленно.

Племянницу этих несчастных женщин звали Прокрида, и она была почти столь же несчастна, сколько и они. Она весьма удачно вышла замуж за Кефала, сына повелителя ветров Эола. Но не успели они прожить в счастливом браке и несколько недель, как Кефала похитила не кто иная, как сама Аврора, богиня утренней зари. Он был большим любителем охоты и привык вставать пораньше, чтобы выследить дичь. На рассвете Авроре не раз доводилось видеть молодого охотника, и в конце концов она в него влюбилась. Но Кефал любил Прокриду, и ни одна, пусть даже самая лучезарная богиня, не могла заставить его изменить супруге. В его сердце царила только Прокрида. Уязвленная упорством Кефала, которое не могли преодолеть никакие ее уловки и хитрости, Аврора отпустила его к жене, но предложила убедиться, что она была так же верна ему, как он ей.

Это коварное предложение заставило Кефала сходить с ума от ревности. Его так долго не было дома, а Прокрида так красива… Он решил, что не успокоится до тех пор, пока сам не убедится, что Прокрида любит его одного и все время оставалась ему верна. Так или иначе, он решил изменить свою внешность. По некоторым источникам, в этом ему помогала Аврора; во всяком случае, Кефал замаскировал себя настолько хорошо, что, когда под видом странника он вернулся в свой дом, никто из домочадцев его не узнал. Ему было приятно убедиться, что все в доме ждут возвращения хозяина, однако своих намерений он не изменил. Все же, когда он был допущен к Прокриде и увидел ее бросающуюся в глаза печаль, горестное лицо и скромную манеру держаться, он было решился отказаться от своего плана, но не отказался, помня коварные слова Авроры. Сразу же по возвращении в дом он начал склонять Прокриду вступить в любовную связь с ним, с чужеземцем. Он изо всех сил принялся ухаживать за ней, не забывая при этом упомянуть, что ее супруг просто-напросто забыл о ней. Тем не менее он долго не мог растопить ее сердце. На все свои мольбы он слышал только один ответ: «Я принадлежу ему, и, где бы он ни был, я берегу свою любовь для него».

Но однажды, когда он снова начал изливать свои просьбы, слова убеждения и всяческие обещания, она помедлила с ответом. Она не сдалась, а лишь не противилась его натиску с прежней твердостью, но для Кефала этого было вполне достаточно.

– O, вероломная, бесстыдная женщина, я же – твой муж! – вскричал он. – Свидетельствую, что ты мне неверна! Прокрида пристально посмотрела на него, а потом, не говоря ни слова, повернулась и ушла из дома. Ее любовь к нему обернулась ненавистью. Она прокляла весь мужской род и отправилась в горы, чтобы жить там в одиночестве. Кефал же быстро пришел в себя, сменил гнев на милость, поняв, какую дурную роль ему пришлось сыграть. Он долго искал ее повсюду, пока не нашел, а потом несмело попросил у нее прощения.