А. Лосев - Гомер

Вот они выходят и становятся посредине, между ахейцами и троянцами. Они вдруг начинают яриться и потрясать копьями, глаза, их злобно сверкают, а присутствующих охватывает ужас. Парис мечет копье в Менелая, но попадает в щит, так что наконечник копья сгибается и щита не пробивает. После этого Менелай бросает копье в щит Париса, которое пробивает щит и панцирь и даже рассекает его хитон. Однако Парис вовремя увертывается и остается целым. После этого Менелай разит мечом по шлему Париса, но и здесь он ничего не достигает, потому что меч этот разбивается у него вдребезги. Тут Менелай начинает бранить Зевса за отсутствие от него помощи и хватает Париса за шлем, чтобы утащить его на ахейскую сторону, затягивая у него на шее ремень. Однако, откуда ни возьмись, является постоянная покровительница Париса Афродита, которая развязывает упомянутый ремень, так что в руках Менелая остается пустой шлем, и он со злостью бросает его к ахейцам, а те поднимают его с земли. Менелай бросается вновь на Париса, желая поразить его своим медным копьем.

Но тут случается чудо. Афродита напускает целое облако на место поединка, и под прикрытием этого облака она очень легко уносит Париса в Трою (340–381). А Менелай начинает бесплодно рыскать по полю, как разъяренный зверь, в поисках побежденного им Париса. И когда ничего из этого не выходит, то Агамемнон объявляет Менелая победителем, и ахейцы соглашаются требовать у троянцев выдачи Елены и выкупа за похищенное некогда Парисом богатство Менелая (449–461).

Вот наилучший образец тех картин военного быта, которые мы находим у Гомера. Все принципы эпического стиля воплощены здесь с наибольшей силой: и зависимость человека от богов, т. е. примат общего над индивидуальным, и отсутствие изображения душевных переживаний, и замена этих последних пластикой вещей, и подробнейшая обстоятельность, рассказа, и монументальность поединка героев. Здесь дана и столь частая у Гомера юмористика: победитель Менелай остается ни с чем, а побежденный Парис переносится богиней в Трою, да и притом не только в Трою, но прямо в спальню к Елене (что специально и весьма выразительно подчеркивается в стихах 382–448). К этому надо прибавить и откровенное религиозное свободомыслие, которое проявляет Менелай по адресу Зевса и которое возможно было только в период разложения общинно-родовых отношений, накануне светской цивилизации.

Нет надобности говорить о других поединках, которые находим в "Илиаде". В поединках Диомеда и Главка (VI, 119–236) или Аякса и Гектора (VII, 54-312) тоже много торжественности, много наивности и много юмористики, потому что начинаются они из-за больших целей, но кончаются опять-таки ничем. Точно так же и анализ больших боев у Гомера свидетельствует об его неизменном эпическом стиле и эпическом мировоззрении.

б) Мирный быт. Быт этот знают обыкновенно больше всего другого из Гомера. Но все же следует подчеркнуть, что и здесь эпический стиль Гомера вполне налицо и дает себя чувствовать буквально в каждой строке. Несомненно, Гомер и здесь эпически любуется насвою художественную действительность — в таких, например, сценах, как встреча Ахилла и Приама (Илиада, XXIV, 469–694), в знаменитом прощании Гектора с Андромахой (VI, 390–502), в отношениях Одиссея с свинопасом Евмеем и ключницей Евриклеей (Одиссея, XIX, 467–475). Вспомним отношение его к старой собаке (XVII, 290–305), стремление Одиссея на родину, например, у Калипсо (VII, 255–260).

С большим вниманием всегда отмечает Гомер и супружеские и вообще любовные отношения — Зевса и Геры (Илиада, XIV, 153–353), Афродиты и Ареса (Одиссея, VIII, 266–369), Париса и Елены (Илиада, III, 428–448), Одиссея и Пенелопы (например, сцена в кладовой, Одиссея, XXI, 42–58).

Гомер очень любит подчеркивать супружеские отношения после примирения — Зевс (Илиада, I, 611) "почил, и при нем златотронная Гера". Когда Афродита перенесла Париса, после его неудачного поединка с Менелаем, в спальню Елены (III, 448), "рядом друг с другом они улеглись на кровати сверленой". Алкиной (Одиссея, VII, 347) с наступлением ночи "в покоях высокого дома улегся, где с госпожою супругой делил и постель он"; Одиссей и Пенелопа, после долгой разлуки (XXIII, 296), "с радостью воспользовались своей старой кроватью"; о Кирке Одиссей говорит (X, 347): "Я немедля взошел на прекрасное ложе Цирцеи" (да, впрочем, это было придумано самим Гермесом, X, 297); даже Ахиллу среди его боев и скорбей по умершем Патрокле не мешает его (Илиада, XXIV, 676) "румяноланитная" Брисеида. У нимфы Калипсо Одиссей прожил, хотя и против своей воли, целых семь лет в ее глубокой и таинственной пещере; и даже когда он собирается домой к верной супруге, о которой он плакал, он еще раз проводит ночь с своей обворожительной хозяйкой-нимфой (Одиссея, V, 225–227):

А солнце зашло, и сумрак спустился.

Оба в пещеру вошли, в уголок удалились укромный

И насладились любовью, всю ночь провели неразлучно.

Во всех этих сценах нет какого-либо более глубокого содержания. Тем не менее эта физическая и любовная стихия дана тут как-то возвышенно, наивно-серьезно, невозмутимо, иной раз чуть-чуть юмористически, иной раз игриво. Эпическое здесь представлено у Гомера как предмет художественного любования. Общаться с женщиной, думает Гомер, и усладительно и божественно, не только "правильно" /благо/ (agathon) (Илиада, XXIV, 130), но именно божественно. Парис, у которого "нежная шея" (III, 371), "пышные волосы" (55) и "образ красивый" (44), так поучает слишком строгого Гектора (64–66):

…не порочь мне прелестных даров золотой Афродиты;

Нет меж божественных славных даров не достойных почтенья.

Гомер и самые интимные человеческие отношения умудряется представить красивыми, нисколько не углубляясь в их внутреннее содержание. Почивание Зевса и Геры на Иде (Илиада, XIV) — верх такой красоты, возведения элементарной жизненной стихии в перл возвышенной и торжественной красоты. Вокруг ложа Зевса и Геры вырастают чудные цветы, само оно прикрыто золотым облаком. Брачный союз делает красивее и тех, кто вступает в этот брак. После встречи с Анхизом у Афродиты "ярко сияли ланиты той красотою нетленной, какою славна Киферея" (Гимн. IV, 174). Да и сочетание Анхиза и Афродиты происходит не иначе, как (166) "по божеской мысли и воле". Тут самое важное то, что любовь у Гомера нисколько не романтическая и даже вообще не психологическая (наилучший пример — это связь между Одиссеем и Пенелопой, раскрытая со стороны экономической, хозяйственной, патриотической. — какой угодно, но только не романтической и даже вообще не психологической). И все-таки этот простой факт любви и связи дается возвышенно, наивно-мудро, убедительно, т. е., говоря кратко, эпически.

Тут и торжественность и даже какая-то удивительная серьезность, и наивность, и детская простота. Дается бесконечно подробный рассказ и в то же время эпические штампы и стандарты. Тут и невероятное глубокомыслие, и резвые восторги раннего детства, все мудро и все легкомысленно, и божественно, и человечно.