Народ - Украинские сказки и легенды

— Да уж тому, — говорит, — кто украл. — Сказал и уснул.

Воротился вор к товарищам:

— Сказал, — говорит, — пан, что тому-де сабля, кто ее украл.

Поделились они и ушли.

А пан утром, как увидел, что он из-за этих-то сказок наделал, и пожаловался попу.

Поднял поп его на смех. Рассердился пан и объявил:

— Кто попа так обмануть сумеет, что можно будет над ним посмеяться, я бы тому, — говорит, — большие деньги заплатил.

Вот те двое и объявились. Дал им пан денег. Нарядились они чернецами, накупили два больших мешка раков и восковых свечек и пришли ночью к попу на подворье.

Вот каждую свечку прилепят к раку, да и пустят к попу на подворье. Выпустили они всех раков, а потом и кричат под окошком:

— Подымайтесь, батюшка, вас бог к себе требует!

Видит поп, что у него на подворье делается — всюду свечки горят, быстренько оделся и вышел во двор. А воры ему:

— Ведь вам, — говорят, — неудобно вверх лезть, так полезайте в мешок, а мы вас повесим на палке, положим на плечи, сами подымемся и вас понесем.

Поп сдуру в мешок. Они завязали его там, понесли и возле церкви на дверях и повесили, да еще и надпись сделали: «Кто будет мимо проходить и не ударит по этому мешку, тот истинный черт».

Вот кто ни идет, прочитает и тотчас попа — ба-бац! А тут и пан идет, прочитал и тоже за палку… Все, кто ни проходил, били попа, а потом как развязали…

И с той поры поп над паном уже не смеялся.

Нету хуже того человека, который не умеет язык за зубами держать. А самая большая беда с бабами. Только что услышит — и раззвонила уже по всему селу.

— Ой, кумушка родненькая, что я слыхала! Да только смотрите, никому не сказывайте, ведь это такое, что никому и знать-то об этом нельзя, я это вам только.

И начала… А кума услышит и — другой куме, а та — третьей, а третья — пятой-десятой, и вот все уже о том знают, чего никому и знать-то не следует.

Вот жили себе муж да жена. Петро и Хвеська. И хороша бы была Хвеська, всем хороша, да только на язык скорая. Что ни скажет ей муж, все' своим длинным языком расплещет. Ну, хоть ничего ей и не говори. Уж и просил ее муж, и уговаривал, и сердился — ничего не помогает.

Вот поехал раз Петро пахать, да и выкопал деньги, клад. А было это еще во времена панщины. И думает он: «Как дознается эконом, то отнимет. А дознается обязательно, от Хвеськи-то не спрячешься, она по всему селу разнесет. Что делать?» Думал-думал бедняга, вот и надумал. «Надо, говорит, отучить ее от этой поганой привычки. Да и денежки чтобы не пропали».

Вот взял он эти деньги, привез их домой. Спрятал, а жинке ничего и не говорит. На другой день Петро поехал на базар, накупил там чуть не целый мешок бубликов и битого зайца. Возвращаясь с базара, завернул к речке и вытащил из вентеря да из верши рыбу, а зайца в вершу сунул. Отнес рыбу в лес и разбросал под кустами, а бублики все на груше развесил, которая на опушке леса стояла. Затем возвращается домой, пообедал с женой и говорит ей:

— Пойдем-ка, жена, в лес да поищем, не найдется ли там какой рыбы, вот и соберем.

А Хвеська ему:

— Ты что, муженек, одурел, что ли? Разве ж в лесу рыба водится?

— А вот и водится, — говорит Петро. — Мне что-то сдается, что в лесу нынче рыбный дух, вот мы и соберем рыбу. Уж пойдем.

Не верит Хвеська, а все же пошла. Приходит в лес, а там то под тем, то под тем кустом рыба лежит. Петро и говорит тогда:

— Ну что, Хвеська? Не говорил ли я тебе?

— Вот диво! Сколько на свете живу, а такого дива отродясь не видывала!

— Ну ладно, — говорит Петро, — пойдем-ка теперь на речку, не поймался ли там случайно заяц в вентерь или в вершу?

— Тю на тебя, муженек! Ты сдурел никак? — говорит Хвеська. — Где ж это видано, чтобы зайцы в верши ловились?

— Хм, не видано! Вот и рыбы ты в лесу не видела, а есть же. Уж пойдем, — говорит.

Пошли. Выходят на опушку, глядь — груша стоит, а на ней кругом бублики, так ветки и гнутся. Хвеська кричит:

— Муженек, муженек! Ты видишь — бублики-то на груше. Разве бублики на груше растут?

— Понятно, не растут, — говорит он. — Это, должно быть, туча бубличная проходила, да и зацепилась за лес — вот бублики и остались..

— Ну, давай-ка, муженек, стряхивать.

Стряхнули, идут к речке. Вытаскивает муж вентерь — нет ничего, вытаскивает второй — нету; тянет потом вершу, глядь — а там заяц.

— Ох ты, матушка моя! — так и вскрикнула Хвеська. — Заяц в верше! И родилась и крестилась, а такого не видывала…

— Ну, что ж что не видела! — говорит Петро. — Не видела, так увидишь. Идем, пожалуй, домой, а то поздно уже.

Забрали они все и пошли. Приходят домой, тут жена и начала:

— Что оно за день нынче такой! И родилась и крестилась, а такого дня еще не было: рыба в лесу, заяц в верше, бублики на груше!

— Это еще ничего, — говорит Петро, — а вот диво, что я нынче и деньги нашел.

— Ой-ей!

— Ей-бо, нашел!

— А где ж они, муженек?

— Да вот, — вытаскивает он эти деньги.

— Вот уж теперь, муженек, будем мы богатые.

— Да кто его знает, вот как пронюхает эконом, сразу же отнимет.

— Ну, — говорит жена, — а как же он дознается? Уж я никому не скажу.

— Смотри же, жинка, не говори, а то будет нам лихо. Да смотри не говори никому и про то, что мы в лесу и в речке нашли, а то люди как дознаются, сразу и догадаются, что я деньги нашел, ведь в такие дни клады всегда находят.

Так вот говорит Петро, подшучивая, а Хвеська:

— Ладно, — говорит, — никому на свете не скажу.

А тут под вечер на селе шум и гомон слыхать.

— Что это такое, муженек? — спрашивает Хвеська.

— Да там…

— Да что ж там такое? Пойду-ка я гляну.

— Да ты на поганое не гляди и не слушай, — говорит Петро.

А Хвеська:

— Да ну уж, Петрик, голубчик, родненький, скажи!

— Да это, — говорит муж, — наш пан эконом украл у гуменщика колбасу, вот его теперь по селу и водят да колбасами бьют, чтобы больше не крал.

А это муж так себе, подсмеивается, а Хвеська уже и поверила, и так уж ей не терпится.

— Ох, беда-то какая! Побегу я к куме Меланке да расскажу! — вскрикнула Хвеська, так с места и вскочила.

— Да ты лучше не ходи, а сиди дома, — говорит муж. — Ты разве не знаешь нашего эконома? Уж он как дознается, что ты про него рассказывала, то меня и тебя со свету сживет.

Хвеська послушалась и не пошла. Выдерживает она, никому не говорит про деньги день или два, а потом все-таки не вытерпела — как это так да про счастье свое не рассказать? — и побежала к куме Меланке. Прибежала, «добрый день» сказала, села. Сидит. И так ей хочется сказать, а боится. А потом:

— Вот горюшко-то жить беднякам на свете, хотя бы сказать и нам. Хотела справить себе к празднику новые чоботы, да не на что справить.

А кума Меланка тоже:

— Что правда то правда, кума, я уже вот говорю…