Тимур Пулатов - Плавающая Евразия

Давлятов стоял в пяти шагах от кресла, не зная, что ответить. Мальчик хохотнул с каким-то подвохом и вбежал в дом.

— Я все слышал — весь ваш нелепый спор и прочие разговоры. У меня в бункере такая тонкая аппаратура, что улавливает скребетание крысы в фундаменте нашего старого, старого дома, который не защищен от подземной радиации… Что ж, век живи — век меняй, век понимай… но никогда не занимай у ненадежных друзей, — опереточным тоном закончил свою фразу Начангов. — Если землетрясение не сумеет доконать старые постройки, сделаем это мы, с помощью градосовета! Вот вся простота проблемы…

— Да, очень просто, — согласно кивнул Давлятов, и его смущение, должно быть, снова подстегнуло Нахангова.

— Я слышал и другое… — Он сердито сжал в руке плеть. — Никогда не смейте… чтобы никто, и я в том числе… в основном я, чтобы не слышал, будто во мне жил Мирабов. Глупости это! Я всегда был такой, с усами, в охотничьих сапогах, скакал на своем Буцефале, летал на своем Бураке, легонько стегая его на поворотах плетью… И я накажу этого мальчишку Батурбе-ка за утечку семейной информации! А теперь — марш в бункер! И за работу! До конференции осталось три дня! — И, заметив, что Давлятов смотрит по сторонам, ища провожатого, сказал: — Идите! Вас проведут в вашу комнату.

Давлятов направился… стал медленно спускаться. А когда поставил ногу на последнюю ступеньку, над железными воротами бункера с легким звуковым сопровождением зажглось табло: «Вход свободен», после чего ворота стали уходить створками внутрь, чтобы пропустить Давлятова.

Перед Давлятовым открылся просторный коридор, отделанный цветным кафелем, создающим ощущение чистоты, даже стерильности. Мини-приборы ежеминутно посылали информацию через световые табло: «Кислород — в пределах нормы», «Влажность — в пределах нормы», «Температура…», «Освещенность…», «Звукоизоляция…» — все в пределах. По обе стороны коридора над дверями, едва Давлятов устремлял на них взгляд, тут же загорались табло: «Гостиный зал», «Кабинет», «Спальня», «Детская» «Склад. Срок хранения продуктов 30 дней».

Странное ощущение все более охватывало Давлятова, шагающего по указанию табло то направо по коридору, то снова налево… Такое ощущение, будто тело его медленно теряло свой вес. С каждым шагом он все больше задыхался и, если бы не герметически закрытое пространство, наверное, улетел бы в трубу.

«Значит, и Нахангов летает?» — почему-то вспомнилось ему не без иронии в тот самый момент, когда перед его глазами засверкало табло с оттенком личностного отношения: «Это ваша комната», отчего у Давлятова стало теплее на душе. Потому, наверное, он не поторопился войти в открывшуюся дверь, а постоял и прислушался возле другой, более массивной двери в конце коридора с надписью «Машинный зал». Что-то пересвистывалось, перестукивалось, брякало в этом зале, создавая ощущение, будто здесь для обслуживания бункера собрано такое количество разнообразных машин, от чуть придавленного, яйцевидного колеса, выкатившегося из рук пещерного человека, до робота, пускающего через равные паузы лазерный луч, и они крутились, вертелись, опускались и вновь поднимались, покачивались маятниками, колесами, маховиками, барабаном, дышлами и дыхалами…

Похоже, у табло с надписью «Это ваша комната» исчерпалось терпение и оно решило напомнить о себе голосом, рассерженно сказавшим Давлято-ву, не оценившему поначалу его деликатность: «Задерживаться нельзя».

Это подействовало безотказно, и Давлятов заторопился в отведенную ему комнату, но в дверях столкнулся с тем маленьким человечком, потиравшим сонные глаза. Увидев Давлятова, он принял важный вид и прошел мимо. Глянув на кровать, Давлятов сразу понял, что человек спал на его постели и был разбужен скрипучим голосом табло.

В коридоре человечек еще раз недовольно глянул на Давлятова и молча шагнул к дверям «Машинного зала». Странно… впервые он был без своей хохочущей подруги, которую всюду носил на руках. Давлятов хмыкнул и, чтобы сбить с него спесь, хотел даже крикнуть: «А где же ваша возлюбленная, доктор Фауст? В пансионе благородных девиц?» — но не успел. Маленький подпрыгнул и достал кнопку сбоку двери. Дверь открылась ровно настолько, чтобы пропустить его, и тут же закрылась, и Давлятов услышал, как из зала, напичканного машинами, донесся какой-то лязг. Такой звук, будто маленький пробирался, путаясь между проводами, на которых нанизаны пустые консервные банки.

Какой бы силы сарказм ни прожег Давлятова, при виде одинокого маленького он все же перепугался. На лбу даже пот выступил, озноб пробежал по телу, хотя табло указывало на нормальную влажность.

Он брезгливо поправил постель. И только теперь, немного придя в себя, заметил, что комната во всем напоминает гостиничный номер для одного человека — сбоку дверь в ванную и встроенный в стену платяной шкаф. Довольно уютно, хотя и скромно, ничего лишнего. Лишней кажется только картина на стене, изображающая заводскую трубу, из которой густо валит дым, но если вдуматься, то и она вписывается в эту общую, строго продуманную безалаберщину.

Давлятов сел и только теперь заметил на столе свои книги и рукописи, нужные ему для работы. Отдельно лежали невысокой стопкой, это основные книги — «Огнеупорные породы», автор Бабасоль, и «Гениальный роман» Шаршарова, с весьма хитрой начинкой. Удивленный, он долго не мог понять, кто же принес их сюда из его дома. Затем вспомнил, что ведь оставлял же Анне Ермиловне записку, а она передала все это мальчику. Больше он ничего не мог вспомнить, хотя вспоминать любопытного было много. Каракалпак, старый его приятель по выставке на ВДНХ, хозяин меченой верблюдицы, встретился ему сегодня на улице, но Давлятов бросился бежать от него, разве не любопытен хотя бы этот эпизод?

Голоса, которые вдруг послышались за стеной, спутали его мысли. Это спустилось в бункер семейство Нахангова, чтобы переждать время, близкое к десяти, затем десять и немного после десяти вечера.

Давлятов хотел было выйти к ним. Но дверь не поддалась. Разумеется, такой человек, как Нахангов, к тому же он вообразил себя нынче не то полковником Ибн-Муддафи, дающим интервью синьоре Буффони для газеты «Коррьере делла ноче», не то Александром Македонским, в охотничьих сапогах и с плетью, зажатой в руке, — но даже и без этого воображаемого образа разве такой человек, как Нахангов, — один из старейшин града — позволит, чтобы посторонний глаз видел, как в беспокойстве пережидает он в бункере эти роковые полчаса, которые, впрочем, и сегодня — хвала Субхану! — оказались не роковыми…

Зато сам Давлятов впервые с того дня, как предсказывал, почувствовал страх. Для него ежевечерние ожидания в толпе были не то чтобы дерзкой игрой, но острым, замешанным на любопытстве чувством — тряхнет? Будет, как он предрекал? Или не тряхнет? Минует? А сейчас, в самом наисовременном бункере, где можно переждать и потоп, до приплытия спасительного Ноева ковчега, и нашествие диких хазар все тридцать дней, пока ломится от еды склад, а если быть экономным, то и все шестьдесят дней, пока хазар не отгонит от стен града полковник Нахангов-Македонский. Библиотека бункера хранилище книгомудрости — заставлена сочинениями историков и философов, по ним можно вычислить время прилива и отлива хазар, а в гостиной — манящий экран видеомагнитофона — сестры легкомыслия, — его привез из Штатов посланный на Всемирную конференцию атеистов основным докладчиком Нахангов, — тридцать дней порнофильмов, ужаса в заточении… И в этой обстановке защиты — беспокойство, ощущаемое Дав-лятовым…