Антонио Дионис - Геракл

Девушка зажала нос и, стараясь не оглядываться, наконец, приблизилась к покоям отца.

Великий царь возлежал на подушках, несмотря на жару укрытый тяжелой тигровой шкурой. Его рассеянный взгляд бездумно блуждал по лицам приближенных. Алкмену поразила бледность, покрывавшая щеки царя. Вдруг девушке показалось, что царь ее заметил. Она устыдилась, отшатываясь. Получалось, что она втихомолку подсматривает.

Пока Алкмена колебалась, как ей поступить, боги подсказали Навсиклу, что он выполнил волю небес. Пастух из-за портьеры убедился, что царице больше не грозят непосредственные опасности. В ушах стоял тот давно услышанный шепот разумного оракула: «И нападут на земли царя Электриона алчные варвары телебои. Прольется много крови. Еще больше прольют слез покинутые сыновьями и мужьями женщины. Много бед принесет племя на микенцев. Но ничто не сравнится с несчастьями, если похитят они юную царицу Алкмену. Славная судьба предначертана ей в книге судеб, но не сбыться пророчествам, если в положенный день и час ты не окажешься рядом с царицей и не спасешь Алкмену от позора, а свой народ от бедствий, проистекущих из этого! Помни!»

И много лет Навсикл помнил наказ мудрого старца. А теперь он был свободен. И его рука все так же крепко сжимала дубовую палицу.

Пастух покинул царские покои, никем не примеченный и, подобрав чей-то брошенный плащ, накинул себе на плечи. Долгий путь предстоял пастуху. Теперь, с годами, Навоиклу мало было одной смерти: он решился отправиться в путь, рассказывая по дороге о своей конечной цели. И многие будут внимать ему, и многие пойдут следом, чтобы раздавить гада в его собственном логове.

Алкмене на секунду показалось, что в просветах деревьев мелькнула фигура Навсикла, но расспросы к пастуху могли подождать.

Царь приподнялся с ложа и поднял руку.

Тише! Тише! — пронесся меж собравшимися шепот. — Царь хочет говорить!

Алкмена, прижавшись к каменной стене, молча выслушала повеление царя. Лишь сильно заледенели кончики пальцев.

О боги! — вещал царь. — Раз посланы мне такие испытания, значит чем-то прогневил я и мой народ небеса. Ничто не утешит боль родительского сердца, никто не утешит отца, потерявшего сыновей! Но будь я навечно отдан черному богу ночи и тьмы, если гибель моих любимых детей останется неотомщенной! А посему повелеваю: тот, кто посрамит дерзких телебоев и вернет награбленное, тот получит от меня самое ценное, что у меня еще осталось, Аклмену герою, который выполнит мое повеление!

И тут же от стен отделились неприметные гонцы, и передали повеление царя Электриона другим. Помчались по городам и селениям быстроногие мальчики, донося до знати и простолюдинов, до селян и рабов счастливую весть.

Царицу Алкмену тому…

…кто посрамит варваров…

Кто вернет угнанные стада…

…тот получит в дар прекраснейшую из прекрасных!

Боги на Олимпе снисходительно забавлялись мышиной возней.

Ишь, — прислушалась Афродита, — Алкмена и в самом деле прекрасна, но она все ж не корова, чтобы девушкой торговать!

Зевс улыбнулся:

Там, в купании солнечных дней, люди — еще только дети! И поэтому и мерила ценностей, зла и добра, все это, как у детей, различающих лишь белое и черное! Не такими ль были и мы?

Великий Зевс и теперь позволяет себе ребячиться! — уколола Гера: она приметила, как сверкнули глаза несравненного божественного супруга при словах Афродиты.

«Алкмена», — на всякий случай запомнила Гера. Почувствовала, как острой иголкой кольнула ревность: ну, что поделать, если и вечность спустя Гера любила своего непутевого супруга!

Будто почувствовала Алкмена: коралловое ожерелье выпало из тоненьких пальцев и упало в траву под окном.

Девушка прислушалась. Каменные стены хранили молчание, но Алкмена и так знала, что происходит в сумрачных залах. Там, хмурые и пристыженные, пировали воины, ели, пили, любили женщин. Нянюшка спала, прислонившись к стене и безвольно раскинув руки. Царевна перышком пробежала мимо — рот няньки был полуоткрыт и оттуда доносился тоненький писк, словно внутри у старухи поселилось мышиное семейство. Колыхался дряблый живот, колыхая хитон, обезображенные временем руки крючила старость.

Алкмена впервые задумалась, что не всегда она будет молода и прекрасна, не всегда сиять ее красоте.

Ей бы хотелось стать простой девчушкой из селения в долине. Жизнь была б нелегка, но незамысловата. Она б ухаживала за виноградными лозами, подпорками помогая гибким росткам, чтобы, когда придет время, срезать и срезать налитые солнцем и летом гроздья, укладывать кисти в плетеную корзину, заботливо покрывая плоды темно-зелеными резными листьями, уберегая от жары. А потом, когда урожай собран, она и другие девушки, подобрав одежды топтали бы спелые виноградины. И голова бы кружилась от сладковатого запаха сока, жужжания пчел и щемительного томления души девушки в период девичества.

Алкмена и сама не знала, каким должен был быть ее избранник. Мечты рисовали то робкого юношу с широкими узловатыми плечами и гладкой узостью бедер, то героя, чьи мускулы бугрятся змеями, возбуждая желание.

После того, как воинство царя Электриона позорно бежало, Алкмена решила, что ее избранник будет мужественней и непоколебим. Молнии сверкнули в глазах девушки — она никогда не позволит трусу прикоснуться к себе.

Девушка вознесла небесам молитву за гибель братьев — они избежали позора. Теперь она успокоилась и вернулась к ларцу с украшениями. Среди ожерелий, колец, браслетов чего-то недоставало. Царевна нахмурилась, припоминая, как выскользнуло и куда-то упало ее красное ожерелье — ее любимая игрушка. Алкмена дотянулась и освободила из цепей чашу светильника. Фитилек, плавающий в сале, задрожал, колеблясь, пока Алкмена сбегала, никем не замеченная, со ступенек дворца.

Дворец царя Электриона, огражденные валами изолированные друг от друга дворцовые постройки, лишь условно назывался дворцом. На самом деле крепостные стены прятали многочисленные строения, почти точно копирующие друг друга. Алкмена, покинув свою залу с очагом посередине, миновала переднюю и оказалась в открытых всем ветрам сенях. Две колонны горделиво и молча поддерживали свод. Потертый от множества ног камень еще не остыл от летнего жара, но дорожка и росистая трава холодили босые ступни царевны. Алкмена поежилась, заворачиваясь в плащ; темноты девушка не боялась, а мало ли что случится с ее кораллами за ночь, долго ли злой старухе или желчной прислужнице бросить взгляд ехидны на украшенье царевны — и волшебный камень потеряет силу. В том, что камень волшебный, Алкмене рассказала мать, показав как-то ветвистую веточку, всю, словно жженый сахарный леденец, усеянную хрупкой изморозью.