Александр Коротич - Сказания о Гора-Рыбе. Допотопные хроники

К вечеру другого дня ворвался в скит младший из семьи антиповой, Серёга Седой. Рассказал он, как на рыбалку шёл на мыс, да Панкратия убитого увидел. Бросились скитники на место указанное и увидели такую картину: тело старца Панкратия держит на руках здоровенный унх, по всем приметам тот самый, про которого Тришка Кабаков сказывал.

Мужики того унха сразу на мушку взяли. «Оставь старца, а сам отойди!», — кричат. Только унх будто не слышит их, головой водит из стороны в сторону, молится будто.

Не утерпел Семён Орлов, да и пальнул в дикаря. Целился, прямо в сердце, только вот незадача — пуля от груди унховой отскочила да и в сосну ушла. Поглядел унх на скитников, да и пошёл им навстречу, а Панкратия бережно, словно ребёнка, на руках несёт. Те испугались и бегом обратно, в скит. Затаились скитники по избам, а унх положил Панкратия на лавку рядом с домом фёдоровским. Глядят — а Панкратий-то и не мёртвый вовсе, руками шевелит, будто всех к себе зовёт.

Осторожно по одному выползли они из берлог своих, да пошли к той лавке, где Панкратий лежал. Только тут и узрели скитники, что голова у старца с затылка — сплошное кровавое месиво. Побежали Лукерью-травницу звать, только без толку — Лукерья увидела Панкратьев затылок и упала на колени — Господу молиться.

«Люди мои православные, — обратился к ним старец слабым голосом. — Приближается последний мой час на земле, поэтому хочу я, чтобы запомнили вы мои слова надолго, а когда сами состаритесь, чтобы передали их детям своим и внукам».

Заслышав это, стали креститься скитники и на колени встали, а бабы лица платками закрыли, чтобы слёз не растерять.

Так говорил Панкратий: «Я привёл вас сюда много лет назад, я дал вам кров, пищу и веру нашу сберёг. А меня сюда привёл Господь, он дал мне силу и терпение, чтобы я это смог сделать. Словно Моисей вёл я вас на благодатный таватуйский берег. Немалые беды и трудности мы пережили вместе, помогая друг другу. Сосед здесь никогда не был соседу врагом, потому как любовь к ближнему заповедал нам Господь, а мы сердцем сохранили эту заповедь. Мы выжили, мы умножились силами и числом. Дети наши и внуки родились здесь, и никогда в жизни у них не будет ничего дороже, чем этот берег и это озеро».

Закивали скитники, мол, истину говоришь.

А Панкратий продолжал так: «Коварным злодеем оказался вовсе не дикарь калиновский, как вы думали, а Пётр, Архипа Седого старший сын. Долгие годы скитаний накопили в душе его чёрный яд и злобу на всё сущее. Убил он наших старцев, и даже отца родного не пощадил. Если бы не чудо, то и меня ждала бы та же участь. А кости рыбьи он использовал, чтобы все на унхов думали. Даже себя костью проткнул, чтобы в доверие к нам влезть. Боязно подумать, какие злодеяния он мог совершить, кабы не настигла его судьба прошлой ночью. Знаю я, что поквиталось с ним само Таватуй-озеро, напоило его до смерти своей водой, да на берег выплюнуло».

Перекрестились скитники, по убитым загоревали да за живых порадовались.

Ещё Панкратий так сказал: «Братья и сёстры мои, это вовсе не значит, что испытания ваши на этом закончились. В тот миг, когда злодей душил меня, было мне видение: словно воспарил я над берегами таватуйскими и видел многое из того, что скрыто завесой времени. Будто бы за все недобрые дела да греховные мысли страшный потоп через годы случится, и не все, кто жив, спасётся от него. Будто озеро наше после потопа того удвоится величиной. Будто на берегах его встанут заводы железные да городины каменные. Будто люди из заводов и городин тех будут свои нечистоты в озеро отправлять, а берега свалкой помойной сделают. И наполнится озеро ядом от нечистот тех, и станут берега его болотами топкими, и всплывёт рыба его брюхом кверху, и сделается вода его мёртвой, такой, что на берегах всякое дерево и трава в прах обратятся. Не ведаю я, может, это видение — приговор нашим внукам, а может, это предупреждение им.

Так наказываю вам, а вы детям и внукам своим накажите жить так, чтобы не сбылось всё это. Если останется чистой вода таватуйская, то и земля вся наша процветать будет, а коли озеро в грязь превратится, то скотом сделается человек и дети его скотами народятся».

Страшными и непонятными показались скитникам слова Панкратия. «Скажи, отче, а кто человек этот, что принёс тебя сюда?», — спросил кто-то из скитников.

«Это великий человек: он унх и зовут его Уйго, сын Уйрала, — отвечал Панкратий. — От него зависит многое, что случится здесь от века до века. Зла никому он не сделает, а добра даст вам столько, сколько вы попросите. Он будет заботиться о вас, когда меня не станет. Не смотрите, что он немой — зато он сердцем умеет так говорить, что любой язык позавидует. Полюбите его, несмотря на то, что это из-за него камнем люди наши стали».

«Не хватало нам, истинным христианам, к язычнику-дикарю в завет идти! — крикнул старший из кабаковых сыновей. — У него, как у чёрта, чешуя на теле растёт, а там уж гляди, и хвост и рога покажутся».

«Не в своём уме ты, старче! Как я могу полюбить того, кто мужа моего камнем сделал?», — крикнула Катерина, вдова орловская, и увела детей своих на берег. С того дня Орловы отказались от старой веры и сделали себе дом у воды.

Остальные же молились три дня и три ночи. А унх с чешуёй на груди ни на миг от Панкратия не отходил. На четвёртый день старцу хуже стало — ни слова сказать, ни подняться.

«Скажи, деда, — подкрался к старцу внук Егорка Фёдоров, — Правда ли, что ты с каменной рыбой разговаривал?». — «Правда». — «Дык, она же порожденье диавола, искусителя нашего!». — «А ты не торопись с диаволом-то её роднить. В самый трудный час, когда племя наше в этот край пришло без крова и без пищи, на молитвы мои Гора-Рыба явилась и спасла нас. В самых сложных делах я советовался с ней, и она помогла мне многократно. Неисповедимы пути Господа нашего, а знак его — рыба».

Протянул Панкратий внуку кулак, в котором заветные камни держал. Разжались пальцы — камни по полу покатились. Подобрал их Егорка, да в отцов кисет спрятал. Зачем? Сам не понял, только от деда Панкратия какая-никакая, а память.

Там, где кресты старцев убиенных были, новый крест встал. Не пропала в веках память о великом старце, что кержаков на Урал привёл. И по сей день приходят к тому кресту люди, кто помолиться, а кто просто слово доброе сказать. Помним мы до сих пор и завет Панкратьев. Доколе не сгубили ещё люди великое озеро, мы будем хранить его, потому как в жилах наших течёт вода таватуйская.

Вот так и вышло, что прозвали унха Уйго на правом берегу Таватуя «Хранителем». Как соберётся чего над головами поселенцев таватуйских, то ли гроза опасная, то ли проверка из Невьянска, как из под земли появляется унх с рыбьей чешуёй на груди и рта не раскрывая говорит, что людям делать. И вот ведь что удивительно: как скажет, так оно и случается. Все привыкли слушаться его кроме орловских да трифоновских, тех, что после Панкратьевой кончины от скита на берег подались. Те «бесом» его звали, и детям своим строго-настрого наказывали с «бесом» не говорить, но знамением крестным гнать его от себя.