Дмитрий Шеппинг - Древние славяне

Спрашивает на пиру Василиса у князя Владимира:

— За что, князь, заковал ты Ставра в цепи, посадил в глубокий погреб?

— За то, что не вовремя, не в меру хвалился Ставр своей женой–разумницей.

Говорит посол:

— А что у вас на Руси за обычаи: выдаешь ты, князь, княжну замуж за женщину!

Увидел тут Владимир свою ошибку, понял, что недаром Ставр хвалился своей женой: всех она одна перехитрила; сам князь в обман дался.

Говорит Владимир:

— Правду Ставр рассказывал о своей жене: другой такой не найдется на всем свете красавицы и умницы. Отпускаю тебя, Ставр, на свободу; торгуй по всему Киеву безданно, беспошлинно.

Полна веселых гостей светлая великокняжеская гридня; уже пир в полпире; уже отведали гости вин заморских, медов боярских крепких; еще больше развеселились, разгулялись, кто чем порасхвастались: кто хвалится силой, удалью молодецкой, кто богатствами несметными, кто знатным родом боярским.

Сидит себе Сухман–богатырь в сторонке, в разговор не вступает, ничем не хвалится.

Подошел к нему сам Владимир Солнышко.

— Отчего ты, добрый молодец, сидишь не весел; не пьешь вин заморских, белой лебеди не хочешь отведать, не хвалишься своей удалью богатырской; кто–нибудь над тобой не посмеялся ли? Кравчий не обнес ли тебя чарою?

Отвечает Сухман Одихмантьевич:

— Не люблю я, князь Солнышко, похваляться, даром слова терять; а если хочешь, привезу тебе без похвальбы белую лебедь живую, не раненую!

И встал богатырь из–за стола; оседлал коня, взял нож да палицу тяжелую и поехал к синему морю, на тихие заливы–заводи ловить прекрасную белую лебедь.

Проехал богатырь по одному берегу — нет ни гусей, ни лебедей, ни даже малых серых утиц с утенышами; повернул в другую сторону — не нашел ни одной птицы, и сколько ни ездил — ловить нечего.

«Как ехать к Владимиру–князю с пустыми руками? Не быть мне живу, если ничего не привезу ему. Поеду еще к Днепру–реке попытать счастья; там не изловлю ли я белую лебедь?»

Приезжает Сухман к Днепру–реке; течет река не по–прежнему, вся замутилась, вся вода в ней с песком смешалась; стал Сухман спрашивать:

— Что с тобой, мать Днепр–река, приключилось; отчего течешь не по–прежнему, замутила свои светлые воды?

— Как не замутиться мне, добрый молодец, как мне течь светло по–старому? Ведь за мной стоит несметная сила татарская: сорок тысяч поганых татар; мостят они через меня мосты деревянные крепкие; что днем намостят — ночью я волнами размою, повырву дубы крепкие, разломаю их в щепки, разбросаю в разные стороны; только стала я уже из сил выбиваться: истомила, извела меня тяжкая работа.

Разгорелось у Сухмана богатырское сердце, и надумал он переведаться с татарской силой. Направил Сухман своего коня через реку на крутой берег; взвился конь, как птица, — вмиг очутился на другом берегу; видит Сухман — стоит на дороге дуб вековой, крепкий; выдернул он тот дуб из земли вместе с корнями, взял с собой, промолвив:

— Пригодится мне этот дуб переведаться с татарской силою.

Ехал Сухман долго ли, коротко ли, наехал на татарскую несметную силу; стал Сухман среди татар поезживать, вековым дубом помахивать, поганых татар поколачивать: где размахнется — полягут татары улицей, отвернется — уложит поганых переулками и перебил всех татар, только трое спаслись, укрылись за ракитовым кустом, сидят, не шелохнутся.

Как поехал Сухман назад мимо ракитовых кустов, пустил татарин стрелу в богатыря; вонзилась стрела в бок Сухману; вынул добрый молодец стрелу из раны, приложил на больное место маковых листьев, и зажила рана. Тут Сухман зарубил мечом и остальных татар.

Вернулся Сухман в Киев, на пир в княжескую гридню; а князь Владимир по гридне похаживает, желтыми кудрями помахивает, спрашивает богатыря:

— Привез мне, добрый молодец, белую лебедь живую, не раненую?

— Солнышко–князь! Некогда мне было охотиться на белых лебедей; встретил я за Днепром великую силу татарскую, шла она на стольный славный Киев, мостила через Днепр–реку мосты калиновые; днем татары мосты мостили, ночью их река по вырывала… и побил я всю силу татарскую: ни много ни мало — сорок тысяч.

Не поверил Владимир Сухману; приказал слугам взять богатыря за белые руки, свести бросить в погреба глубокие за ложные вести, за неразумную похвальбу. Однако послал Владимир Добрыню к Днепру разузнать, не подвигается ли к Киеву в самом деле татарская сила?

Вернулся Добрыня к Владимиру с чудной вестью:

— Истинную правду рассказал нам Сухман Одихмантьевич: нашел я за Днепром татарскую силу побитую несметную; поднял на поле и Сухманову дубину, вся она на щепки раскололась, а весом дубинка в девяносто пуд.

— Верные мои слуги, — говорит Владимир, — идите скорее в глубокие погреба, выведите Сухмана, пусть предстанет он пред мои светлые очи; хочу его пожаловать за великую его службу городами с пригородами, селами с приселками или казной несчетной.

Вышел Сухман из погреба… только не захотел он предстать к Владимиру пред его пресветлые очи, обиделся Сухман на князя.

— Не умел меня князь пожаловать прежде за мою верную службу, не увидит он моих светлых очей.

Вынул Сухман маковые листочки из своей глубокой раны; хлынула на землю алым потоком кровь его горячая. Говорит Сухман:

— Теки, кровь моя неповинная, горячая, пролейся Сухман–рекою по далекому чистому полю!

И протекла из крови Сухмана–богатыря река глубокая да бурливая, а сам он тут и смерть принял и песне нашей тем положил конец…

Кручинен сидит на пиру у Владимира старый богатырь Данило Игнатьевич, сидит, молчит, повесил свою буйную голову.

Спрашивает Владимир Солнышко:

— Что призадумался, славный богатырь, о чем закручинился, отчего не в радость тебе мой веселый пир? Отчего ничем на пиру не хвалишься?

Поклонился Данило Игнатьевич великому князю в землю и говорит:

— Нечем мне хвалиться, Солнышко–князь! Не было у меня ни дворцов богатых, ни золотой казны, да и сила у меня была не Бог весть какая: служил я тебе, князь, верой–правдою пятьдесят лет, убил восемьдесят вражьих царевичей, а простого народа столько перебил, что даже и не упомню. Девяносто лет мне от роду; не могу я больше служить тебе, ласковый князь! Отпусти меня в честной монастырь, в тесную келью, пора мне и о душе подумать, время замаливать тяжкие свои грехи!