Морис Дрюон - Дни людей

Притворившись, будто у меня какое-то срочное дело в Арголиде, я направился к Лерне. Я счел себя ловким, покрыв всю страну огромной черной тучей, и приблизился к Ио.

Она была маленькой и пылкой, с очень смуглой кожей и курчавыми волосами. Я ее скорее слышал, чем видел, поскольку Ио без умолку болтала, задавала вопросы и сама же на них отвечала. Она не была уверена в своем торжестве и, казалось, испытывала некоторое разочарование, видя меня в человеческом обличье. Хотя я постарался предстать весьма красивым мужчиной! Но в таком виде я вполне мог бы оказаться зажиточным волопасом или путешествующим царем. Ио хотела, чтобы я принял свой божественный облик.

— Если бы я предстал перед тобой как бог, дорогая Ио, ты не смогла бы меня увидеть, точнее, ты не смогла бы выдержать моего вида.

Но нет; ее воображение жаждало иного, жаждало большего. В отличие от Ниобы, Ио не смогла узнать свою мечту, когда та оказалась перед ней.

Я немного поторопил ее с исполнением того, что было целью нашей встречи, поскольку не мог, как я объяснил ей, удерживать до бесконечности эту огромную тучу над страной, где их видят редко. Она была слишком поглощена собой, тем, что ожидала почувствовать («Молния, — призналась она потом, — я ожидала, что меня пронзит молния!»), и была несколько разочарована моими человеческими объятиями, как и моим человеческим обликом. Со своей стороны должен признаться, что и в самом деле был не слишком усерден, так как слышал над тучей шум и топот, которые меня заботили, и торопился больше, чем следовало.

Едва я высвободился из объятий Ио, как с неба донесся голос Геры:

— Он под этой тучей, изменник! Обманщик! Боги и смертные, будьте свидетелями! Да еще с одной из моих жриц, я знаю, с одной из моих служанок, чтобы еще больше надо мной поглумиться! Я не потерплю подобного унижения! Отомщу этой предательнице за ее святотатство!

Гера металась туда-сюда по туче как мегера; воздух был совсем взбаламучен ее воплями. Я понял опасность, грозившую бедняжке Ио, решил ее спасти и превратил в белую телку.

— На время, — шепнул я ей.

Потом рассеял тучу.

— Признайся, распутник, признайся в своем преступлении! Признайся, что ты только что осрамил меня с этой тварью! — задыхаясь, кричала Гера, свесив с небесного балкона тяжелую грудь и обвиняющий палец.

Я напустил на себя вид оскорбленной невинности.

— С какой тварью?

— Поклянись Стиксом, если осмелишься!

— Я вижу тут только мирную телку и вполне могу тебе поклясться, что ни с какой телкой любовью не занимался.

И я велел Гере прекратить вопли, которые безобразили ее и выставляли нас на посмешище перед всеми смертными.

Гера снизила тон.

— Ладно, я могла ошибиться, — произнесла она. — Но соблаговоли увидеть в этом, дорогой муженек, лишь доказательство моей любви к тебе. А эта телка и впрямь хороша. Ладно, раз ты уверяешь, что она для тебя ничего не значит, ты ведь согласишься, чтобы ее посвятили мне? После Египта, сам знаешь, белая корова — мое животное…

Я счел за лучшее согласиться. Тем не менее сделал оговорку, что телка не должна быть принесена в жертву. Так Ио снова была приобщена к культу Геры, но уже в коровьем обличье, а не в женском. Я думал, что мне будет легко ее освободить и вернуть ей первоначальный вид. Но не учел коварства Геры.

Она велела привязать Ио к ограде священной оливковой рощи, примыкавшей к одному из ее храмов, совсем неподалеку от Лерны, в Немее. И потребовала к тому же, чтобы телку днем и ночью сторожил некий Аргус, слава которого добралась и до нас.

Этот Аргус, как и сама Ио, принадлежал к потомству Аргоса великого, моего сына, которого родила Ниоба: не надо их путать.

Известный как грозный войн, несколько ограниченный, но весьма точный в исполнении приказов, Аргус избавил Аркадий от бешеного быка, который наводил ужас на население, очистил страну от различных разбойников, сделавших дороги небезопасными. Вам рассказывали, что он был стоглазым, и даже когда спал, полсотни его глаз оставались открытыми. Под этим следует понимать, что он был сотником, то есть располагал отрядом в сто воинов, половина из которых несла караул, а другая половина отсыпалась. Бравый вояка был неподкупен и всю свою гордость вкладывал в исполнение приказа У меня не было никакой надежды ни подкупить его, ни смягчить, ни даже втолковать ему, что я по рангу выше аргосского царя, которому он подчинялся.

Тогда я призвал моего дорогого Гермеса и сказал ему: — Аргус украшает род человеческий скорее своей телесной крепостью, нежели умом. Сделай все, что сможешь, полагаюсь на тебя.

И вот в Немейской оливковой роще обосновался зеленый дятел. Головка в красной шапочке, крылья цвета листвы, клюв, долбящий по коре, — кто бы узнал в нем Гермеса? В таком обличье он мог обследовать место, наблюдать за Аргусом и его стражами.

Упорхнув, Гермес снова вернулся, но на сей раз в обличье пастуха и стал играть на флейте. Он играл, играл, играл, и звуки его флейты были такими ловкими, такими бойкими, а ритм — таким веселым, что Аргус и его воинство, заслушавшись, пропустили две очереди сна. Когда Гермес увидел, что они начали бороться с усталостью, что их веки закрываются, он предложил им рассказать историю. Эту историю, которая повествовала о любви нимфы и сатира, Гермес сделал такой длинной, такой сложной, такой запутанной, с таким множеством возвратов и отступлений, рассказывал ее так монотонно, что вскоре слушатели, побежденные скукой, забылись глубоким сном, одни сидя, другие — прислонившись к дереву или опершись лбом о древко копья, Гермес тотчас же отвязал Ио и был таков.

Вам еще говорили, что Гермес убил Аргуса; это клевета. Победить не значит убить. Это Аргус, внезапно проснувшись и увидев своих храпящих вояк, пришел в такое отчаянное бешенство, что перерезал им всем глотки, а потом обратил свой клинок против себя самого, не осмеливаясь показаться начальству, задание которого провалил.

Гера с досады вырвала глаза у провинившихся мертвецов и прикрепила их на хвост своего павлина, чтобы они уже никогда не могли закрываться. А ее ненависть к Ио только возросла.

Ладно, телка свободна, но она еще пожалеет о своей свободе. Раньше, чем я успел вмешаться, Гера наслала на нее свое насекомое, овода, с приказом не давать покоя сопернице и беспрестанно жалить ее под хвост. Моя несчастная любовница одним духом домчалась из Арголиды в Эпир в надежде найти убежище под дубами Додоны, где я некогда познал ее прародительницу. Но овод не отставал. Чтобы избавиться от его преследования и унять ужасный зуд, который причиняли ей укусы, Ио копытами вперед бросилась с утеса в море, которое с тех пор зовется Ионическим.

Неудовлетворенные любовницы часто бывают великими любительницами поплавать: они ищут в воде успокоения. Ио поплыла на север и вышла на иллирийском берегу, но овод по-прежнему гудел и вился вокруг ее крупа. Она снова пустилась галопом через равнины и горы, заламывая шею и пытаясь дотянуться до хвоста Затем бросилась в Дунай, доплыла до Черного моря, побежала по берегу и снова бросилась в волны, чтобы перебраться на азиатскую сторону. Пролив, который она пересекла, до сих пор хранит память о ней, ведь «Босфор» значит «коровья переправа».