Array Ермолай-Еразм - Древнерусская литература. Библиотека русской классики. Том 1

В Никольском же монастыре мне было в полатке в Вознесениев день Божие присещение; в Цареве послании писано о том, тамо обрящеши.

А егда меня свезли в Пафнутьев монастырь, тут келарь Никодим сперва до меня был добр в первом году, а в другой привоз ожесточал, горюн, задушил было меня, завалял и окошка и дверь, и дыму негде было итти. Тошнее мне было земляные тюрмы: где сижу и ем, тут и ветхая вся — срание и сцанье; прокурить откутают, да и опять задушат. Доброй человек, дворянин, друг, Иваном зовут Богдановичь Камынин [420], вкладчик в монастыре и ко мне зашел да на келаря покричал, и лубье, и все без указу розломал, так мне с тех мест окошко стало и отдух. Да что на него, келаря, дивить! Все перепилися табаку тово, что у газскаго митрополита [421]60 пуд выняли напоследок, да домру, да иные монастырские тайные вещи, что игравше творят. Согрешил, простите, не мое то дело, то ведают оне, своему владыке стоят или падают. То у них были законоучителие и любимые риторы [422]. У сего же я Никодима-келаря [423]на велик день попросился для празника отдохнуть, чтоб велел двери отворя посидеть. И он, меня наругав, отказал жестоко, как захотелось ему. Таже пришед в келью, разболелся; и маслом соборовали, и причащали: тогда-сегда дохнет. То было в понедельник светлой. В нощь же ту против вторника пришел ко мне с Тимофеем, келейником [424]своим, он, келарь; идучи в темницу, говорит: «Блаженна обитель, блаженна и темница, таковых иметь в себе страдальцев! Блаженны и юзы!» И пал предо мною, ухватился за чепь, говорит: «Прости, Господа ради, прости! Согрешил пред Богом и пред тобою, оскорбил тебя, и за сие наказал меня Бог». И я говорю: «Как наказал, повежд ми». И он паки: «А ты-де сам, приходя и покадя, меня пожаловал, поднял; что-де запираесся! Ризы-де на тебе светлоблещащияся и зело красны были!» А келейник ево, тут же стоя, говорит: «Я, батюшко-государь, тебя под руку вел, ис кельи проводя, и поклонился тебе». И я, уразумев, стал ему говорить, чтоб он иным людям не сказывал про сие. Он же со мною спрашивался, как ему жить впредь по Христе: «Или-де мне велишь покинуть все и в пустыню поити?» И я его понаказал и не велел ему келарства покидать, токмо бы хотя втайне старое благочестие держал. Он же, поклоняся, отиде к себе, а наутро, за трапезою всей братье сказал, людие же безстрашно и дерзновенно ко мне побрели, благословения просяще и молитвы от меня; а я их словом Божиим пользую и учю. В то время и враги, кои были, и те тут примирилися. Увы мне! Коли оставлю суетный сей век! Писано: «Горе, ему же рекут добре вси человецы». Воистинно, не знаю, как до краю доживать. Добрых дел нет, а прославил Бог, да то ведает Он — воля Ево!

Тут же приежал и Феодор-покойник з детми ко мне побывать и спрашивался со мною, как ему жить: «В рубашкель-де ходить али платье вздеть? Еретики-де ищут меня. Был-де я на Резани у архиепископа Лариона, скован сидел, и зело-де жестоко мучили меня. Реткой день плетьми не бивше пройдет, и нудили-де к причастью своему; и я-де уже изнемог и не ведаю, что сотворю. В нощи з горестию великою молихся Христу, да же бы меня избавил от них, и всяко много стужал. А се-де чепь вдрут грянула с меня, и двери-де отворились. Я-де, Богу поклонясь, и побрел ис полаты вон, к воротам пришел, ано и ворота отворены! Я-де и управился путем. К свету-де уж далеконько дорогою бреду, а се двое на лошадях погонею за мною бегут. Я-де-таки подле стороны дороги бреду: оне-де и пробежали меня. А се-де розсветало. Едут против меня назад, а сами меня бранят: „Ушел-де, блядин сын! Где-де ево возьмешь?“ Да и опять-де проехали, не видали меня. Я-де помаленку и к Москве прибрел. Как ныне мне велишь: туды ль-де паки мучитца итти или-де здесь таитца от них? Как бы-де Бога не прогневить?» Я, подумав, велел ему платье носить и посреде людей таяся жить. А, однако, не утаил: нашел дьявол и в платье и велел задавить. Миленькой мой, храбрый воин Христов был. Зело вера и ревность тепла ко Христу была; не видал инова подвижника и слезоточца такова. Поклонов тысящу откладет да сядет на полу и плачет часа два или три. Жил со мною лето в одной избе. Бывало, покою не даст. Мне еще не моглось в то время, в комнатке двое нас. И много часа три полежит, да и встанет на правило. Я лежу или сплю, а он, молясь и плачючи, приступит ко мне и станет говорить: «Как тебе сорома нет? Веть ты протопоп. Чем было тебе нас понуждать, а ты и сам ленив!» Да и роскачает меня. Он кланяется за меня, а я сидя молитвы говорю: спина у меня болела гораздо. Он и сам, миленькой, скорбен был: черев из него вышло три аршина, а вдругоряд пять аршин — от тяготы зимныя и от побой. Бродил в одной рубашке и босиком на Устюге годов с пять, зело велику нужду терпел от мраза и от побои. Сказывал мне: «Ногами-теми, что кочением мерзлым, но каменью-тому-де бью, а как-де в тепло войду, зело-де рвет и болит, как-де сперва учал странствовати, а се-де лехче да лехче, да не стало и болеть». Отец у него в Новегороде богат гораздо, сказывал мне, мытоимец-де, Феодором же зовут, а он уроженец мезенской, и баба у него, и дядя, и вся родня на Мезени. Бог изволил, и удавили его на виселице отступники у родни на Мезени. А уродствовать-тово как обещался Богу, да солгал, так-де морем ездил на ладье к городу с Мезени, и погодою било нас, и, не ведаю-де как упал в море, а ногами зацепился за петлю и долго висел: голова в воде, а ноги вверху; и на ум-де взбрело обещание, яко не солгу, аще от потопления мя Бог избавит. И не вем-де, кто силен, выпехнул меня из воды на полубы; в тех-де мест стал странствовать. Домой приехав, житие свое девством прошел, Бог изволил. Многие борьбы блудныя бывали, да всяко сохранил Владыко; слава Богу о нем, и умер за християнскую веру! Добро, он уже скончал свой подвиг, как то еще мы до пристанища доедем? Во глубине еще пловем, берегу не видеть, грести надобе прилежно, чтоб здорово за дружиною в пристанище достигнуть. Старец, не станем много спать: дьявол около темниц наших бодро зело ходит, хочется ему нас гораздо, да силен Христос и нас не покинуть. Я дьявола не боюсь, боюсь Господа своего, Творца и Содетеля и Владыки; а дьявол — какая диковина, чево ево боятца! Боятца подобает Бога и заповеди Его соблюдати, так и мы со Христом ладно до пристанища доедем.

И Афонасей уродивый крепко же житье проходил, покойник, сын же мне был духовной, во иноцех Авраамий, ревнив же о Христе и сей был гораздо, но нравом Феодора смирнее. Слез река же от очию истекала, так же бос и в одной рубашке ходил зиму и лето и много же терпел дождя и мраза, постригшися, и в пустыни пожил, да отступники и тово муча много и сожгли в огне на Москве, на Болоте. Пускай его испекли — хлеб сладок святей Троице. Павел Крутицкой за бороду ево драл и по щокам бил своими руками, а он истиха писанием обличал их отступление. Таж и плетьми били и, муча всяко, кончали во огне за старую нашу християнскую веру. Он же скончался о Христе Исусе после Феодорова удавления два года спустя.