Джон Ирвинг - Дорога тайн

Жаль, что Хуан Диего путешествовал не со своим другом-доктором. «Поблагодарить Розмари» (за ее инструкции по использованию виагры) было не тем, что писателю следовало помнить. Доктор Штайн могла бы напомнить Хуану Диего о причине, по которой он чувствовал себя как несчастный Ромео, ковыляющий в обличье пожилого писателя: если вы принимаете бета-блокаторы и пропускаете дозу, берегитесь! Ваше тело изголодалось по адреналину; ваш организм внезапно начинает производить больше адреналина и задействует больше адреналиновых рецепторов. Так называемые сны, которые на самом деле представляли собой обостренные воспоминания Хуана Диего о детстве и ранней юности, были в такой же степени результатом пропущенного приема таблеток лопресора, как и внезапно пробудившаяся страсть к двум незнакомкам – матери и ее дочери, которые казались ему более знакомыми, чем кто бы то ни было.

Поезд, экспресс из аэропорта до станции Коулун, стоил девяносто гонконгских долларов. Возможно, застенчивость мешала Хуану Диего внимательно рассмотреть в поезде Мириам и Дороти; сомнительно, что он был искренне заинтересован в том, чтобы дважды прочитать каждое слово по обе стороны своего билета туда и обратно. Едва ли Хуана Диего интересовало сравнение китайских иероглифов с соответствующими словами на английском языке. «ВОЗВРАЩЕНИЕ В ТОТ ЖЕ ДЕНЬ», – было напечатано маленькими заглавными буковками, но, казалось, им не было никакого эквивалента в неизменных китайских иероглифах.

Писатель в Хуане Диего нашел недостаток в написании «1 поездка»; разве не следовало бы написать цифру 1 словом? Разве при этом надпись «одна поездка» не выглядела бы лучше? Почти как название, подумал Хуан Диего. Он написал что-то на билете авторучкой, которая была всегда при нем.

– Что вы делаете? – спросила Мириам Хуана Диего. – Что может быть такого занимательного в билете на поезд?

– Он снова пишет, – сказала Дороти матери. – Он всегда пишет.

– «Взрослый билет до города», – произнес вслух Хуан Диего название своего билета, который он затем спрятал в кармане рубашки.

Он действительно не знал, как вести себя на свидании; он никогда этого не знал, а эти две женщины заставляли его нервничать.

– Всякий раз, когда я слышу слово «взрослый», я думаю о чем-то порнографическом, – сказала Дороти, улыбаясь Хуану Диего.

– Хватит, Дороти, – сказала ее мать.

Уже стемнело, когда их поезд прибыл на станцию Коулун; набережная Коулуна была переполнена туристами, многие из которых фотографировали вид на небоскребы, но Мириам и Дороти незаметно скользили сквозь толпу. Возможно, мерилом увлеченности Хуана Диего матерью и дочерью было то, что он меньше хромал, когда Мириам или Дороти поддерживали его за предплечье или запястье; он даже полагал, что ему удавалось скользить так же незаметно, как и им двоим.

Облегающие свитера с короткими рукавами, которые были на женщинах под кардиганами, обрисовывали их груди, но сами свитера выглядели скорее скромно, чем броско. Возможно, подумал Хуан Диего, из-за этой скромности Мириам и Дороти оставались незамеченными; или же все объяснялось тем, что туристы вокруг были в основном азиатами и их, видимо, не интересовали эти две привлекательные женщины с Запада. Юбки на Мириам и Дороти, как и свитера, были тоже облегающими, то есть узкими, – во всяком случае, так сказал бы Хуан Диего, – но и их юбки не привлекали особого внимания.

Неужели я единственный, кто не перестает пялиться на этих женщин? – удивлялся Хуан Диего. Он не разбирался в том, что нынче модно; он не имел никакого представления о том, как «работают» нейтральные тона. Его сознание не отметило, что на Мириам и Дороти были бежево-коричневые юбки и серебристо-серые свитера – причем то и другое безупречного кроя. Про ткань он, возможно, подумал, что к ней приятно прикасаться, но что он действительно отметил, так это грудь Мириам и грудь Дороти и, конечно, их бедра.

В памяти Хуана Диего почти ничего не осталось от той поездки на поезде в Коулун – ни оживленной набережной Коулунской гавани, ни даже ресторана, в котором они ужинали, – лишь только то, что он был страшно голоден, и еще, что он наслаждался обществом Мириам и Дороти. Он и правда не мог вспомнить, когда ему было так хорошо, хотя позже – менее чем через неделю – уже забыл, о чем они тогда говорили. О его романах? О его детстве?

Встречаясь со своими читателями, Хуан Диего осторожничал, чтобы не сболтнуть слишком личного о себе, поскольку, как правило, его читателей именно это и интересовало. Он часто пытался перенаправить разговор на жизнь своих читателей; так что он наверняка попросил бы Мириам и Дороти, чтобы они рассказали ему о себе. Как насчет их детства, их юности? И Хуан Диего, видимо, спрашивал этих дам, хотя и аккуратно, о мужчинах в их жизни; конечно, ему было бы любопытно узнать, с кем они связаны. Тем не менее он ничего не помнил о разговоре в Коулуне – ни слова, – помнил лишь, с каким абсурдным вниманием изучал в экспрессе из аэропорта по пути в Коулун свой проездной билет и только обрывки разговора о книгах по пути обратно в отель «Регал».

Только одно и застряло у него в памяти на их обратном пути – момент неловкости в глянцевом, вылизанном вестибюле станции метро «Коулун», когда Хуан Диего стоял с двумя женщинами на платформе в ожидании поезда.

Стекло и позолота интерьера с поблескивающими мусорными баками из нержавеющей стали, выставленными, как стражи чистоты, придавали станции вид больничного коридора. Хуан Диего все не мог найти иконку «камера» или «фото» в так называемом меню своего мобильного телефона – он хотел сфотографировать Мириам и Дороти, – и тогда всезнающая мать забрала у него мобильник.

– Мы с Дороти не фотографируемся – видеть себя не можем на фотографиях, – но дайте я сделаю ваше фото, – сказала Мириам.

На платформе, кроме них, была только одна молодая китайская пара (дети, подумал Хуан Диего) – они держались за руки. Молодой человек наблюдал за Дороти, которая выхватила телефон Хуана Диего из рук матери.

– Лучше мне это сделать, – сказала ей Дороти. – У тебя получаются ужасные снимки.

Но молодой китаец со словами: «Я могу снять вас всех сразу» – взял телефон у Дороти.

– О да, благодарю вас! – сказал ему Хуан Диего.

Мириам бросила на дочь взгляд, в котором читалось: «Если бы ты позволила мне снять, Дороти, этого бы не случилось».

Раздался гул приближающегося поезда, и молодая китаянка что-то сказала своему дружку – наверняка чтобы он поторопился, раз поезд близко.

Китаец так и сделал. Фотография застала Хуана Диего, Мириам и Дороти врасплох. Похоже, китайская пара подумала, что фото получилось неудачным, – может, не в фокусе? Тут подъехал поезд, и Мириам выхватила у китайцев мобильный телефон, а Дороти – еще быстрее – забрала его у матери. Уже сидя в экспрессе, Хуан Диего получил от Дороти свой телефон, с отключенным режимом камеры.