Скай Уоррен - Мне нравится твоя ложь

Я оглядываюсь назад, но улицы позади меня пустынны. Кипа нет. Вообще никого нет.

Я бегу к Кларе, пытаясь успеть, прежде чем она уйдет.

Может быть, ей будет лучше, если она сбежит. Я не могу избавиться от этой мысли у себя в голове. Это как вытолкнуть птенца из гнезда, потому что пришло его время научиться летать. Но я не могу этого сделать. Не могу отпустить ее. Возможно, это моя слабость. А возможно, ее деградация.

Или, может быть, я хорошо усвоила уроки, которые преподал мне отец.

Это то, что мы делаем с женщинами, которых любим, не так ли? Мы запираем их в комнате, даем им еду и книги, говорим, что они счастливы. Иногда это работает. Но в некоторых случаях женщина трахает охранника. Иногда женщине не нравятся кулаки ее жениха. В других случаях они сбегают. Тогда что вы будете делать?

Я сделала с Кларой то же самое, что мой отец сделал со мной. Я заперла ее в башне.

Я выбираю длинный обходной путь обратно в мотель. Если увижу кого-нибудь или что-нибудь подозрительное, то не вернусь. Я бы позволила схватить меня первой. Но улицы пусты. Брошены.

Наконец я позволяю себе проскользнуть в «Тропикану» через черный вход. Кирпичи освещены рождественскими огнями, а пальмы кажутся темными и зловещими. Я останавливаюсь в маленьком переулке между нашим зданием и соседним. Что-то не так.

Мадонна. Ее больше нет на окне. Она исчезла, и Клара тоже.

Все во мне замедляется. Мое сердце. Мои мысли. Я даже моргаю медленнее, опустив веки, впиваясь взглядом в наше пустое окно. Я покачиваюсь, теряя равновесие, и мне все равно. Это был наш сигнал. Если бы она когда-либо бежала, она взяла бы с собой Мадонну. Затем я ощущаю стену позади, чувствую, как прохладный кирпич держит меня. Откидываю голову назад и позволяю себе почувствовать вину, стыд и печаль.

Но и радость тоже. Облегчение от того, что она ушла от меня. Без меня ей будет безопаснее.

Может быть, я всегда знала, что ей так будет лучше.

Тем не менее, я не могла отпустить Клару. Я слишком любила ее, нуждалась в ней больше, чем понимала. Или, может быть, она знала, потому что она спорила со мной, когда разговор заходил о побеге. Каждый раз она говорила мне «нет». Но, похоже, она все равно послушала меня.

Рассвет пробился над самыми высокими зданиями, лучи рассеялись вокруг сломанных шпилей, купая каждую трещину в оранжевом и розовом. И она ушла, как я ей сказала.

Кип не сможет добраться до нее. Он никогда не найдет ее.

Как и я.

Что-то шевелится в окне. Я замечаю легкое покачивание штор. Движение едва заметное. Втираю слезы, чтобы разглядеть более ясно. Она все еще там? Я застала ее прежде, чем она ушла?

Делаю шаг в сторону здания. Затем еще один.

— Клара? — шепчу я.

Хозяин еще не стал бы убирать нашу комнату. Клара не стала бы говорить ему, что уходит. И мы все равно оплатили на неделю вперед. Наличными, конечно.

Затем дверь открывается. Там мужчина. Я бы узнала его где угодно. Разве не он, нахмурившись, высился в дверном проеме моей комнаты достаточно много раз, блокируя выход?

Папочка . На этот раз я не шепчу. Мои губы двигаются, но я не издаю ни звука.

Он все равно смотрит, прямо на меня, туда, где я стою в тени. Он видит меня. Его тело смещается, двигаясь ко мне. Он уже стар, мучается от болей в коленях и от проблем со спиной, но прежде он был воином. Убийцей.

И все еще им и остается.

Я пускаюсь в бег.

* * *

Так много выучено за восемнадцать лет уроков балета и долгих часов, проведенных на шесте. Он стар, но он — прирожденный охотник. Все, чего хочу я, это уйти. Я бегу к «Гранду». Странно, я не должна чувствовать себя в безопасности, но именно это я и ощущаю. Он, должно быть, ожидал этого, потому что подрезает меня в переулке.

Рука на моем запястье сжимается в крепкой хватке.

— Хонор!

Эта рука поправляла мое одеяло в постели. Она покоилась на моей голове, пока мой жених трахал меня на столе.

Эта рука убила мою мать.

Я держу «Тейзер», но он не отпускает мое запястье. Он сжимает — сильно — и моя хватка ослабевает. «Тейзер» падает на землю. Мой отец пинает его в кучу мешков с мусором, и штуковина исчезает в тени и грязи.

— Успокойся, — рычит он.

— Ты забрал ее? — требовательно спрашиваю я, выворачиваясь, но не в силах освободиться. — Ты забрал Клару?

— Ее там не было. Комната пуста.

Я даже не знаю, верю ли я ему.

— Отпусти меня. Просто дай мне уйти.

Хотя мне больше некуда идти. Не после того, как они узнали о комнате. Я могу только надеяться, что он говорит правду о том, что Клара ушла прежде, чем он туда попал. Поняла ли она, что они вышли на нас? Поэтому она ушла, хотя всегда спорила со мной, чтобы остаться и ждать меня?

Борясь со мной, он толкает меня назад и вниз. Я падаю на бетон, сдирая колени в ослепительной вспышке боли. Это как на сцене. Он наклоняется ко мне, тяжело дыша, глядя дикими глазами.

— Почему ты сбежала? — требует он.

Я смеюсь и вздрагиваю одновременно. Результат — сломанный звук. Плач.

— Ты знаешь.

— Мне было бы все равно, если бы твоя сестра исчезла, но ты...

— Вот поэтому мне пришлось уйти. Потому что ты не заботился о ней. — Я выворачиваю руку, но сейчас я на коленях. Я теряюсь. Мы находимся посередине тротуара в дерьмовой части города, и никто не станет вмешиваться. Никто и пальцем не пошевелит, чтобы защитить меня. — Тебе тоже было безразлично. Даже когда ты отдал меня Байрону.

Его лицо кривится от ярости. Или вины?

— Ты должна была прийти ко мне.

Я смеюсь. Возможно, в этот момент это неправильно. Господь знает, что я никогда бы не засмеялась в лицо моему отцу дома, в особняке, бегая по обюссоновским коврам в своих балетных тапочках, как будто они могли каким-то образом перенести меня в другое место.

Мы больше не в особняке. Балетные тапочки на самом деле перенесли меня в другое место. Они дали мне способ поддержать нас, когда мы сбежали.

— Ты видел, папа. — На языке горечь. Я слишком устала лгать. — Ты видел, что он со мной делал, и похлопал меня по голове, словно я была домашним питомцем.

— Ты моя дочь , — кричит он, и то, как он это говорит, означает то же самое.

— Нет, ты прав, — говорю я с сарказмом. — Как пить дать, ты бы защитил меня, попроси я. Точно так же, как защитил мою мать.

Он все еще нависает надо мной. Его глаза сужаются, и впервые с тех пор, как он меня поймал, настоящий страх пронзает меня. Даже в своей глубокой печали, когда моя сестра ушла, и меня предал мой любовник, я не хочу умирать.

— При чем здесь Портия? Я не тронул ее и пальцем.

— О, придерживаешься золотого стандарта, верно? Как насчет пистолета, ты ее застрелил? Или ножа, ты ее зарезал?

Он тянется ко мне, к моим волосам. Отец наклоняется, сжимает руку, отклоняя мою голову назад.