Шолох Юлия - Первичный цвет

Пятый.

Неужели…

- Да?

Там взяли трубку. Взяли трубку!

- Алло! Алло! Это Вероника Ивановна?

- Да. А кто говорит? – удивленно спросила женщина.

- Это Маша! Маша! Скажите, Долли не у вас? Вы знаете, где она?

- Долли?

- Ну да! Я её подруга, ищу её. Я не знаю, где она…

- Она тут, у меня. Позвать к телефону?

Машка сглотнула, потому что не смогла вдруг говорить. Вот уж точно язык отнялся.

- Так что, звать? Долли, тебя это. Подружка твоя.

- Кто? – послышался голос на заднем фоне. Знакомый и такой… испуганный?

- Подруга твоя, говорит. Маша.

- Маша? – трубка перешла из рук в руки. – Маша? – с сомнением переспросили.

- Да, да! Это я, Долька! Я! Как же я рада тебя слышать, ты не представляешь! Как ты? Я так переживала, не знала, что с вами и где вы! Не знала, куда вас отправили, никто же ничего не говорит, молчат, как рыбы. Я сама не знаю, что со мной, а ещё про вас не знаю… Очень страшно было. Как вы?

Долли всхлипнула и у Маши похолодела спина. Она же у тётки, отчего плакать?

- Что? Что случилось?

- Ты еще спрашиваешь? Тут ужасно!

- Почему? Что случилось?

- А ты как думаешь? Я убежала к тётке, куда было идти еще? И сына забрала, конечно. А Толик… Он сбежал куда-то в другое место. Не знаю, куда.

- Как сбежал?

- Вот так! А я тут… мне пришлось искать покровительство. Чтобы не выдали, если за ту… за неё мстить будут. Тут главный по городу - мужчина. А я... как ты думаешь, что я могу предложить за защиту? Что от меня хотят получить?

Что хотели получить все до единого мужчины от красавицы Долли, которая целиком и полностью соответствует своему имени – фарфоровая куколка – блондинка?

- Погоди… Но зачем сразу покровительство. От кого? Тут же нет наших.

- Нет? Да что ты знаешь? Нет?! Да тут, между прочим, Высшие! Целая кодла, которая умотала из столицы, когда Шуваль рассорился с каким-то… с кем-то.

- Шуваль? Кто это?

Снова всхлип.

- Хозяин этого города. Я у него попросила покровительство и теперь уже не знаю, как отмазываться. То сын приболел, то пока не могу, не отошла от прошлых событий. Ты даже не представляешь, Маша… Сидишь там в своей деревне в тишине и покое, пока я мечусь между двух огней, пока я тут…

Она тихо зарыдала.

Машка закрыла глаза и прислонилась лбом к мокрой боковине телефонного навеса. Пластик гудел, как будто внутри жужжали пчёлы.

- Что я могу сделать?

- Ты приедешь?

- Долли... я тут проездом, еду к родственникам в деревню. У меня денег только на билет в одну сторону.

Долли снова всхлипнула.

- Ну да, конечно. Ни слуху ни духу от неё, только появилась и снова…

Она взяла и зарыдала в трубку навзрыд. У Маши язык отнялся. Подруга, конечно, часто преувеличивала постигшие её несчастья, но слез от неё прежде было не дождаться. Она просто в отчаянии.

- Долли, ну что ты… Я бы приехала, если бы смогла. И связалась бы раньше, если бы могла. Я же не знала, где ты!

- А куда я еще денусь по-твоему? Кроме тётки никто не захотел меня приютить, у меня же не столько родственников, как у некоторых!

- Ты несправедлива. Если бы могла, я бы приехала раньше. Но я не завишу от себя, ты же понимаешь. Каждая из нас теперь зависит от родственников и их доброй воли. У тебя, может, не самый худший случай.

- Не начинай нотации читать! – Подруга хлюпнула носом, но рыдать перестала. – Когда у тебя рейс?

- Рано утром, в шесть двадцать. На вечерний я уже опоздала.

В трубке запищало, значит, время заканчивается. Машка бросила последние две десятки.

- Долли, слушай, время заканчивается, и денег у меня больше нет. Я…

- Вокзальная, дом семь, квартира двадцать девять. Слышишь? Запомнила?

- Да. Вокзальная, семь-двадцать девять. Я приду, а дальше поеду утром. Да? У тебя можно будет переночевать?

- Приходи! Мне страшно, Маша. Каждый день здесь страшно. Он же не отстанет, не забудет. Про него знаешь как говорят? Он и копейки не забывает, ни малейшей услуги. Его за нос не поводишь. Должен – плати. Пообещал – исполняй, хоть из кожи вон лезь. А я одна… - снова всхлип. – И еще Гошку нужно кормить. Тётя помогает, спасибо ей, последнее отдаёт. Но от Высшего она не защитит.

Маша сильней прижалась к мокрому пластику, так, что волосы на виске намокли и прилипли к коже, а щеке стало больно, и прошептала:

- Я знаю.

- Никогда не думала, что буду прозябать в однушке без мужа и жить на подачки тёти! Отбирать у пенсионерки последние деньги!

- Я знаю, Долли.

- Откуда?! Тебе не нужно заботиться о сыне!

- Я тоже теперь бедная родственница, которой хлеба жалко.

- Если подумать, - шваркнула носом Долли, - ты знала на что шла. Не то что я.

- Да.

Слова обвинения были правдой. Это Маша виновата, что теперь они никто и нигде. Что Долька с сыном ютится у престарелой тётки, а она сама не найдёт приюта, как уличная драная кошка. Бросают, как мячик от одного родственника к другому и проигрывает тот, кто отказаться не смог.

- Приходи. Не могу больше говорить так – издалека.

В трубке раздались гудки. Маша аккуратно повесила её и повернулась к площади. Косой дождь не мешал подросткам кучковаться на лавочках и у памятника, где их закрывали кроны деревьев. Они были веселы и беззаботны. Как Маша всего два месяца назад. Всего два месяца! А сейчас она уже казалась себе взрослой и не способной наслаждаться такой ерундой, как ночное пьяное шатание под дождем.

Однако – вот ирония – шататься под дождем придётся хотя бы по причине того, что иначе до Долли не доберёшься. Денег нет не то что на такси, а и на автобус.

Запахнув ветровку, Маша, стараясь не вжимать голову в плечи, как трусливый заяц, шла вперёд. Вокзальная, это у вокзала? Возле автовокзала такой улицы нет, те места Маша хорошо знала, значит, возле железнодорожного. А туда далековато, пехом-то. Но какой выход? Переночевать на вокзале, до которого, кстати, теперь не меньше идти, чем до подруги, и уехать с утра, не повидав Дольку? Невозможно.

Живот только поджимается от голода. Мать волшба, думала Маша, надеюсь Долька хотя бы чаем напоит. С сухариками. В идеале – с бутербродом. Рассчитывать на суши или пиццу давно не приходилось.

Чем дальше от площади, тем темней становилось на улицах. Фонарей практически не было, машины тоже не ездили. Пару раз Маша пересекалась с другими людьми, но слышала их приближение заранее и обходила стороной.

Дорога до нужного дома на Вокзальной заняла ровно сорок восемь минут. Маша так замерзла, что еще немного и простуда обеспечена. Намокшие волосы противно липли к лицу. Единственный плюс – большие вывески на домах, искать улицу не пришлось.

Дверь в подъезд отсутствовала, а сам дом сто лет как не ремонтировали. Жидкий свет лампы осветил обшарпанные ступени и гнутые перила. Все стены оплёванные и облезлые. Двери тоже столетней давности, из потёртого дерматина. И все такое крошечное, почти игрушечное – так строили раньше, когда главное было расселить всех, пусть и в каморки. В лифт Маша зайти не рискнула, пол там, казалось, держится на соплях, и хотя ноги отваливались, поднялась на шестой этаж пешком.