Сиара Симон - Пастор

Но она, до того как я смог углубиться в это новое и интересное событие, с тяжёлым дыханием отшатнулась.

— У нас впереди грандиозная ночь, поэтому я не хочу разрушить её, начав слишком рано, — сказала Поппи с улыбкой. — Но ты не знаешь, что делаешь со мной, когда говоришь такие слова.

— Они правдивы, — прошептал я ей. — Я забочусь о тебе чертовски сильно и хочу… — я притянул её ближе к себе: её грудь упёрлась в моё лицо, а киска прижалась к эрекции, покрытой джинсовой тканью. — Я лишь хочу, чтобы так было всегда. Ты и я. Никаких решений. Никаких проблем. Только… мы.

Она поцеловала меня в макушку:

— Ну, если ты этого желаешь, то тебе понравится сегодняшняя ночь.

***

Сначала я подумал, будто Поппи сошла с ума, потому что вместо того, чтобы выбрать поход в ресторан, кинотеатр или нечто типичное для свидания, она заехала на офисную стоянку (я знал, что это был офис, только потому, что Бизнес-Братья трудились двумя небоскрёбами ниже, а Эйден встречался с девушкой, которая работала здесь).

Мы подошли к застеклённому вестибюлю с лифтами, и Поппи провела смарт-картой над запертой дверью. Когда замок щёлкнул, она потянула меня к дальнему лифту, снова скользнула ключом, и мы устремились к тридцатому этажу.

Наконец-то я решился спросить:

— Куда мы идём?

Она одарила меня небольшой улыбкой, одной из тех, что оставляли меня прикованным к её рту:

— На мою работу.

Едва я успел обдумать услышанное, как мы вошли внутрь, а Поппи кивнула женщине за стойкой регистрации (которая была одета в сшитый на заказ костюм, словно работала в инвестиционной компании, а не в стрип-клубе). Поппи толкнула дверь из тонированного стекла, а я последовал за ней, и затем мы оказались в самом эксклюзивном клубе города, в месте, которое соблазнило магистра экономики управления Дартмута остаться, когда Уолл-стрит это не удалось.

По периметру помещения были выстроены стены, перекрывая тем самым окна предположительно для того, чтобы мигающие огоньки не сверкали в течение ночи (и чтобы естественный свет не мешал в течение дня). Но между стенами и окнами существовал значительный зазор, означающий, что любой гость мог взять свой напиток и, глядя на городской пейзаж, бродить в получившемся пространстве, как сейчас это делали несколько мужчин; когда Поппи проводила меня мимо, некоторые из них вели телефонные разговоры, которые звучали как деловые звонки.

Тут и там стены прерывались, давая мне возможность заглянуть внутрь главной комнаты. Две или три девушки в одиночку танцевали в стеклянных боксах, но несколько танцевали на полу, и я инстинктивно отвёл взгляд от обнажённой женской плоти. Возможно, в душе я всё ещё оставался пастором.

Но теперь мои глаза вернулись к короткой тунике Поппи, через ткань которой я мог чётко увидеть очертания её задницы.

Ага, всё верно.

Мы нырнули в один из проходов, а затем Поппи завела меня в комнату.

— Что мы делаем?

— Мой босс сказал, что я могу в любой момент использовать какую-нибудь из этих комнат. И я хочу этого прямо сейчас.

— Для меня?

— Для тебя. Теперь жди здесь, — улыбнулась она, а затем вышла, закрыв за собой массивную деревянную дверь с о щелчком .

Так это и есть те самые приватные комнаты, о которых она рассказывала, как и та, где они со Стерлингом трахались. Эта мысль послала уже знакомый, проникающий глубже шип ревности, но потом я вспомнил машину и отчаянные «люблю тебя» от Поппи. Она была здесь… Со мной. Не с ним.

Тогда почему гнев всё ещё сворачивался змеёй в моём животе? Я ненавидел себя за это чувство, но не мог выгнать его, выковырять оттуда. Оно пробралось в мои вены, щекоча изнутри кончики моих пальцев с желанием… чего? Отшлёпать её попку за проведённое с бывшим время без моего позволения? Трахать её до тех пор, пока на не признает мой член единственным во всём мире?

Боже, я был таким грёбаным филистимлянином (прим.: считается, что слово «филистимлянин» (фил и стер) стало именем нарицательным при следующих обстоятельствах. Некий проповедник в 1693 г. в городе Иена на погребении студента, убитого бюргером, процитировал библейские слова Далилы, обращённые к Самсону: «Самсон! Филистимляне идут на тебя» (Ветхий Завет, Книга судей Израилевых гл. 15, ст. 16). Слово вошло в язык немецкого студенчества как синоним человека ограниченного, самодовольного, чуждого духу просвещения обывателя-конформиста — антипод человека просвещённого, прогрессивного и т. д).

Чтобы отвлечься, я решил оглядеться. Никогда раньше мне не приходилось бывать в стриптиз-клубе, но следовало признать, что тут гораздо лучше, чем я того ожидал. Обстановка состояла из кресла, дивана — оба обтянуты кожей («Легче чистить», — подумал я горько) — и возвышения в центре комнаты, бывшего достаточно широким как для размещения на нём шеста, так и для танца без его участия.

Свет синего и фиолетового оттенков был приглушён, музыка же играла довольно громко, но недостаточно, чтобы раздражать. Такого рода звук проникал в вашу кровь вместе с биением и требовательным ритмом; он сливался с вашими собственными мыслями и учащал пульс, уменьшая действие адреналина до устойчивого влияния.

Я сел на кожаный диван и, глядя на свои руки, наклонился вперёд. Что я здесь делаю? Почему она привела меня сюда? Из всех мест…

Но затем дверь открылась, и я перестал интересоваться чем-либо, кроме той возможности, когда смогу погрузить свой член в неё, потому что ебать .

На ней был парик цвета синей сахарной ваты, а макияж глаз был таким ярким, что я только и мог представлять себе, как эти подведённые карандашом глаза смотрят на меня, пока она сосёт мой член. И я тут же осознал, что она имела в виду, говоря, что клубу нравится нанимать дорого выглядящих девушек. Хоть я ни хера не смыслил в женском белье, точно знал, что эта аккуратно расшитая ткань её прозрачных трусиков, вероятно, не была типичной для наряда стриптизёрши. Как и соответствующий им шёлковый бюстгальтер с открытой грудью (прим.: в оригинале shelf bra — бюстгальтер с низким вырезом или с открытой грудью обладает косточками, но его чашечки очень малы и не покрывают сосок) или кружевные стикини, скрывавшие её соски, — всё в нежном цвете шампанского. Полоска шёлка того же оттенка была завязана на её шее бантом, и мне хотелось развернуть её как подарок в тот же момент и прямо там. Поппи всегда выглядела потрясающе — в одежде и без неё — но сейчас она преобразилась в Поппи, которую я видел мельком лишь в наши самые интимные мгновения.

Она подошла ко мне на шестидюймовых (прим: 15,24 см) каблуках настолько грациозно, словно была в балетках, и протянула руку:

— Твой кошелёк.

Смущённый, я достал его из своих (внезапно очень тесных) джинсов и вручил ей. Она вытащила из лифчика свёрток хрустящих купюр в пятьдесят и сто долларов, аккуратно вложила их в мой бумажник и вернула тот мне.