Гейдар Джемаль - Давид против Голиафа

Эта печать – Общество. Но кто ее сделал? Понятно, что не какойто конкретный человек за счет собственных духовных и интеллектуальных ресурсов и не группа людей, и не все люди вместе в своей муравьиной непрерывной деятельности, будто бы что-то меняющей или что-то подтачивающей. Ведь все они рождаются беззащитными перед уже готовой формой, которая существует до них и вне них.

При этом мы не встаем на платформу того крайнего упрощения и банализации вопроса, которой является марксистский тезис: «Бытие определяет сознание». Дело обстоит совсем иначе. У новорожденного будущего человека нет никакого сознания, а Общество как раз представляет собой сознание в некой объективированной, проявленной в виде определенной системы, форме. Все Общество в совокупности есть сознание, данное в своей неподлинности. Мы имеем в виду, что сознание, «материализованное» в виде Общества, не свидетельствует ничего, не подразумевает ничего, но является просто самодостаточным контентом, оттиском живой духовной реальности, которая на уровне Общества непосредственно не проявляется.

Человек, вброшенный в «нулевом состоянии» в конкретную цивилизацию, обнаруживает в ней застывшее сознание как объект. Это напоминает программу компьютера, по которой тот работает в определенном режиме, совершает определенные действия в ответ на определенные сигналы, – но при этом «не знает», что он включен. Человек может превратиться либо в очередной чип, поддерживающий работу всей системы, либо же на определенном этапе своей формации вдруг «зависнуть», перейти в оппозицию к системе. Наиболее интересным моментом здесь оказывается именно эта оппозиция: за счет чего?

Мы обнаруживаем неполное совпадение между печатью и оттиском. Сам по себе этот зазор не является активной творческой силой. Он всего лишь образует то рассогласование, ту «щель», куда может войти нечто, не составлявшее часть «программы».

Общество есть форма существования псевдосознания, иными словами, существования сознания как объекта. Человек же появляется на свет как некое конкретное единичное бытие, внутрь которого вставлен «кусочек» небытия. Это небытие дано в момент появления физического индивидуума как его уязвимость, преходящесть, неизбежная смерть. Все это различные аспекты общей ситуации, в которой находится единичное биологическое существование: финальность.

О финальности можно говорить в этих трех «ипостасях», которые представляют собой различные уровни интериоризации конца. Уязвимость обнаруживается в первой же ссадине или первой капле крови на эпидерме: ребенок встречается с тем фактом, что он телесно хрупок, а вещественный мир враждебно плотен. Это внешнее, периферийное переживание финальности: ограниченность тела средой, фронт, проходящий на стыке я и не-я по поверхности кожи.

Преходящесть обнаруживается ребенком в феномене исчезновения близких. Умирают старики, умирают родители, несчастные случаи происходят со сверстниками. Те, кто составляли узнаваемый элемент человеческого пейзажа, вдруг исчезают: были – и нет. Это финальность, случающаяся с другими.

Где-то тут же рядом брезжит обнаружение наиболее внутреннего аспекта финальности – «моей» собственной смерти. «Я тоже умру. Меня тоже не будет», – и после некоторого раздумья дополняется: «Как не было раньше». (Не будем забывать, что человек стихийно открывается, в первую очередь, на свое предстоящее несуществование, но очень туго и поздно доходит до не теоретического, а экзистенциального опыта своей «смерти наоборот» – того, что его не было никогда до рождения. Человек склонен – как отмечали неокантианцы – «примысливать себя к прошлому». Самым ярким образом эта невозможность пережить «смерть, предшествующую жизни» выражается в теории предсуществования душ.)

В зрелом состоянии (а зрелость не зависит от биологического возраста!) человек владеет опытом всех аспектов финальности; он остро чувствует смерть внутри самого себя. Именно на этом этапе для него, может быть, начинает брезжить догадка, что его небытие – единственное, что в нем абсолютно его, то есть то, что он не разделяет ни с кем. «Каждый умирает в одиночку», как хорошо сказал Ганс Фаллада. Но этого мало: именно за счет не разделяемой ни с кем смерти «каждый» и является самим собой.

Таким образом, возвращаясь к теме рождения нежной и ранимой человеческой личинки в чудовищном, отчужденном как обратная сторона луны, пейзаже общества, мы приходим к своеобразному треугольнику: Общество (оно же – сознание в его объективированной форме) – индивидуальное бытие, становящееся мягкой субстанцией для восприятия оттиска, – внутреннее небытие, которое составляет уникальность и одновременно неповторимый привкус здесьприсутствия. В этом раскладе внутреннее небытие – «отложенная смерть» – берет на себя функции живого сознания, того, которым наделено свидетельствующее я. Свидетельствование есть результат оппозиции, которая создается фактом абсолютного нетождества между объектным миром и вот этой актуальной и одновременно уникальной финальностью смертного существа.

В конечном счете, через тонкую перегородку физической личности друг другу противостоят два этих полюса, ангажированных в дуэли насмерть: Сознание-объект, воплощенное в Обществе, и свидетельствующее сознание, личное внутреннее небытие, обнаруживающее себя в качестве единственно возможного подлинного субъекта.

История есть сюжетный концепт, который навязывает ныне живущим людям некую общность. В частности, национальная история, апеллирующая к ключевому событию-травме, навязывает тем, кто это событие принимает как личную «точку сборки», национальную общность. Историю можно также рассматривать под классовым, конфессиональным, цивилизационным или идеологическим углом, и всякий раз мы будем иметь дело с некими существующими в данный момент общностями, которые возникли через референтную ссылку на имеющую к ним отношение историю.

Совершенно бессмысленным является вопрос, соответствует ли та или иная конкретная «история» так называемой объективной правде, действительно ли в событийном плане она имела место. Сама по себе событийность не существует иначе, чем в интерпретации, движение времени не существует иначе, как сюжет. Под этим углом зрения любая «история», будь то история Коммунистической партии Советского Союза, история евреев или история индийской цивилизации в масштабах соответствующего субконтинента – все это будут некие пьесы, написанные определенным драматургом и поставленные определенным режиссером. Общности, существующие на базе этих «историй», суть либо актеры, согласившиеся участвовать в данной пьесе, либо аудитория, эксклюзивно избравшая именно эту пьесу как объект своего зрительского участия (ибо несомненно, что любая «историческая пьеса» предполагает две четко различающиеся группы: актеров и зрителей, в роли последних, как правило, выступает молчаливое большинство населения, кооптированного в данную общность).