Лисевич - Из книг мудрецов (проза древнего китая)

Для настоящего издания перевод выполнен В. Т. Сухоруковым; часть главы VII — от фрагмента «Путешествуя по Лу...» и до конца — дается в переводе С. Кучеры.

Полный перевод «Ле-цзы» читатель найдет в книге Л. Д. Позднеевой «Атеисты, материалисты, диалектики Древнего Китая» (М., Наука, 1967).

***

ИЗ ГЛАВЫ I

Конфуций, странствуя в окрестностях горы Тай- шань, повстречал там Жун Цици, который бродил по чэнским полям. Накинув на себя оленью шкуру, подпоясавшись веревкой, он играл на цине и пел.

— Чему вы так радуетесь? — спросил его Конфуций.

— Я многому радуюсь,— ответил Жун.— Небо породило тьму тварей, и драгоценнейшая из них — человек. А мне довелось родиться человеком: вот первая радость. Между мужчиной и женщиной есть различие: мужчину — почитают, женщиной — небрегут, поэтому мужчина выше ценится. Мне же довелось родиться мужчиной: это вторая радость. Бывает, человек не успевает прожить дня или месяца, умирает, не выбравшись из пеленок—а я дожил до девяноста лет. Это третья радость. Бедность — обычная участь мужа, а смерть — конец человека. Испытав обычную участь, я обрету свой конец— так о чем же мне печалиться?

— Как прекрасно вы умеете себя утешить! — сказал Конфуций.

***

Цзыгун, изнуренный учением, сказал Конфуцию:

— Я хочу отдохнуть.

— В жизни нет места отдыху,— сказал Конфуций.

— Значит, мне и отдохнуть негде? — спросил Цзыгун.

— Есть где,— ответил Конфуций.— Взгляни на тот пустырь — тогда и поймешь, где отдых: и простор, и могилы, и жертвоприношения, и жертвенная утварь!

— Как величава смерть! — воскликнул Цзыгун.— Достойный муж находит в ней успокоение, а заурядный человек — просто ложится в землю.

— Теперь ты это понял, Сы,— сказал Конфуций.— Всем понятна радость жизни, но не всем — ее горечь. Всем понятна усталость старости, но не всем — ее свобода. Всем понятен страх смерти, но не всем — ее покой.

***

Некий цисец все тревожился о том, как бы небо не рухнуло, а земля не развалилась: оттого не находил себе места, не мог ни спать, ни есть. И вот другой человек, опечаленный этими страхами, явился к нему, чтобы все разъяснить, и сказал ему так:

— Небо — это всего лишь скопление воздуха, и нет такого места, где бы воздуха не было: ты и двигаешься, и дышишь, и пребываешь в небе все свои дни. Так чего же беспокоиться, что оно рухнет?

— Если небо и впрямь только скопление воздуха,— возразил цисец,— не упадут ли в таком случае солнце, луна и звезды?

— Солнце, луна и звезды,— ответил ему разъясняющий,— это тоже скопления воздуха — только такие, что блестят. Если и упадут — не причинят никакого вреда.

— А как же быть,— спросил цисец,— если земля развалится?

— Земля,— объяснил разъясняющий,— это только скопление твердых тел. Они заполняют все пустоты, и нет такого места, где бы их не было: ты их топчешь, ступаешь по ним и шагаешь и проводишь на земле все свои дни. Так чего же тревожиться, что земля развалится?

У цисца отлегло от сердца, и он повеселел.

Успокоился и тот, кто разъяснял, и тоже повеселел.

А Чан Лу-цзы, услыхав о том, усмехнулся и сказал так:

— Радуги и зарницы, облака и туман, ветер и дождь и четыре времени года — все это образуется в небесах скоплением воздуха. Горы и утесы, реки и моря, металл и камень, огонь и дерево — все это образуется на земле скоплением тел. А коль скоро известно, что это скопление воздуха и скопление тел,— как же можно говорить, что они не разрушатся? В пустом пространстве небо и земля — вещи ничтожно малые, но в мире сущего — самые громадные. Их трудно объять и постичь до конца — это несомненно. Их трудно измерить и трудно познать— и это несомненно. Те, кто боится их разрушения, по правде сказать, слишком уж забегают вперед. Но неправы и те, кто утверждает, что они не разрушатся. И если небо и земля не могут не рухнуть, то когда-нибудь они и рухнут. Так отчего же не тревожиться в ожидании той поры, когда это случится?

Услыхал об этом учитель Ле-цзы и, усмехнувшись, сказал так:

— Заблуждаются и те, кто утверждает, что небо и земля рухнут, и те, кто утверждает, что они не рухнут. Рухнут или не рухнут — откуда нам знать? И все же одни говорят так, другие—этак. Но ведь живые не знают мертвых, а мертвые — живых, пришедшие не знают ушедших, а ушедшие — пришедших. Так стоит ли о том думать — рухнут или не рухнут?!

***

ИЗ ГЛАВЫ II

У Фаня был сын, звали которого Цзыхуа. Он любил содержать при себе странствующих молодцов, и все царство было у него в подчинении. Пребывая в милости у цзиньского государя, он, нигде не служа, занимал место справа от трех высших сановников. Стоило ему, бывало, на кого благосклонно взглянуть— и уже государь жаловал того человека титулом. Стоило о ком дурно отозваться— и государь прогонял того человека прочь. Пребывать при дворе Цзыхуа было то же, что состоять при дворе государя. Он понуждал своих молодцов состязаться в смекалке и мериться силой, и хотя они порой ранили и калечили друг друга у него на глазах, он не обращал на это внимания, продолжая развлекаться дни и ночи напролет, и подобные забавы вошли в обычай по всему царству.

И вот Хэ Шэн и Цзы-бо, почетные гости семейства Фаней, отправившись однажды за город, остановились на ночлег в лачуге селянина Шанцю Кая. И, беседуя ночью друг с другом, говорили о том, как славен и могуществен Цзыхуа: ведь он живого может погубить, а погибшего — оживить, богача превратить в бедняка, а бедняка — в богача.

Шанцю Кай, прозябавший тогда в нужде и лишениях, подслушал их, укрывшись под окном. И вот, одолжив на дорогу зерна и взвалив корзину на плечо, он отправился во дворец Цзыхуа. А приближенные Цзыхуа были сплошь из знатных семейств: одевались в белые шелка, разъезжали в парадных колясках, ступали горделиво, смотрели свысока... Увидав, что Шанцю Кай стар и слаб, черен лицом и одет не по моде, они прониклись к нему презрением и принялись шпынять его и обижать, глумиться над ним и насмешничать, награждать тычками и тумаками — словом, потешались как могли.

А Шанцю Кай никогда на них не обижался. И вот удальцы, исчерпав все насмешки и не зная уже, что бы такое еще придумать, поднялись как-то раз вместе с Шанцю Каем на высокую башню и объявили при всех:

— Тот, кто способен броситься вниз — получит в награду сотню золотых.

Все так и кинулись наперебой притворно изъявлять согласие. А Шанцю Кай решил, что все это по правде — и поспешил броситься первым. И, воспарив как птица, опустился на землю целым и невредимым.

Приятели Фаня посчитали это случайностью — и даже не очень удивились.

И вот еще как-то раз показали они Шанцю Каю глубокий омут в речной излучине и сказали:

— На дне его таится дорогая жемчужина. Если нырнуть — можно ее отыскать.