Попов Михайлович - На кресах всходних

Это били по ним.

На таком расстоянии не определишь, кто такие. Не определишь и кто стреляет.

Подождем.

Одно очевидно: выброшен где-то над лесом — почему не было слышно самолетного гула? — десант, и его сейчас беспрекословно расстреливают с земли.

Все закончилось так же резко, как и началось.

Так, полежим еще. Сейчас нижние участники интересного спектакля станут расходиться с места представления. Что-то мне подсказывает — люди Витольда это.

А кто тут у нас еще имеется на постоянной основе?

А почему на постоянной? Какая-нибудь шальная группа отбившаяся бежит по лесу, а тут сверху, прямо на нее десант — хочешь не хочешь, а схватишься за приклад.

Остатки «Парижской коммуны»?

Нет, далеко.

Поляки?

Они всего на свете боятся, да и мало их. Хотя, чтобы расстрелять пятерку парашютистов, и пары Лелевичей хватит.

Так, если они ушли, то в другом направлении, коль на меня не наткнулись. Лихорадочное мое возбуждение стало спадать. Непосредственного и немедленного столкновения, кажись, можно не бояться.

Может, наплевать и взять правее да и двигать своей дорожкой?

Еще задавая себе этот вопрос, я уже знал, что конечно же попрусь на место воздушного побоища. Любопытство сильнее страха неприятностей. Только будем осторожны и не станем торопиться.

Минут только через двадцать я оказался в непосредственной близи от того места, откуда лупили по гостям с неба. Парашюты на кронах я увидел издалека. Некрасиво свисающие люди, у одного автомат висел, зацепившись за ногу, почти доставая до земли. Пробовали отбиться.

А тут бивуачок. Шалашей пара. Засыпанный совсем недавно костер, — небесные ребята сорвали местным завтрак.

Очень осторожно — могли тут какую-нибудь пакость оставить или вдруг вернуться на место — я осмотрел стоянку.

Поляки!

Обошел вокруг с радиусом метров тридцать: может, что-то странное упало с неба?

И нашел отстегнутый парашют!

А человече-то где?

Я сразу брык на землю.

Один парашютист, раненый, а может, и целехонький, куда-то оторвался от места приземления.

Поляки не стали его искать-добивать. Он мог и умело притвориться готовым уже. Тогда, скорее всего, ранен.

Ощупав, осмотрев парашют, я определил: наш.

Что это получается? В район расположения отряда имени «Ленинского комсомола» сброшен из центра отряд в полотделения, и его по стечению скверных обстоятельств посекли затюканные аковцы, оказавшиеся в месте приземления со своими шалашами. Поняв, что натворили, бросились тикать.

Вон он!

Совсем недалеко виднелся кусок сапога из-за ствола. Неподвижно виднелся.

Я осторожно зашел сзади, держа ствол на мушке: с какой бы стороны ни высунулась рука с пистолетом, я бы успел раньше.

Ранен!

Наверняка ранен.

Осторожнее, товарищ Литвинов, могут быть хитрости военные.

Хотя какие тут хитрости. сидящий вдруг повалился на бок в мох. С самым безжизненным видом.

Я не спешил к нему подсесть: надо сначала убедиться, что у этой сцены нет никаких зрителей.

Кажется, все тихо.

Под комбинезоном у него оказались майорские погоны. Интересно девки пляшут. Впрочем, что тут дивиться, «большая земля» уже давно глубоко засунула свою стратегическую пятерню в бригаду Котовского, как наверняка и во все другие бригады по эту сторону фронта. Нечего придумывать — команда прибыла на поддержку Витольдова отряда, для верховного присмотра за товарищем Порхневичем. Не очень я себе представляю, что бы такое мог выкинуть командир «Комсомола» в данной ситуации, но «там», видать, на всякий случай перестраховываются. Дедушка Иона не хочет признать, что есть особый и сильный тутейший привкус у всего здешнего партизанского дела, а «большая земля» решила целым майором перекрестить этого, может и не существующего, черта.

Вот еще что!

Майор не просто так сидел спиной к сосне, он старался выполнить до конца полученный «там» приказ. Уничтожал документы, что вез на парашюте с собой.

Свалившись на бок, он примял в мох обгорелый пакет, который старательно поджигал слабеющими руками.

Пакет.

Взял я его. Его и вскрывать-то было не надо. Майорская зажигалка съела чуть не треть, он бы весь сгорел, кабы обессилевшее тело не навалилось поверх.

Письмо было не Витольду.

Это было в нем не самое главное.

Имелись четыре пункта. Первый — характеристика обстановки, что доводилась до сведения начальника штаба и комиссара отряда, как будто они могли чего-то не знать. Дальше шла на жестком канцелярите сформулированная фигура недоверия «националистическому» лидеру тов. Порхневичу (да я пророк и ясновидец!). В третьем пункте рекомендации: контроль, жесткий, самый жесткий. Интереснее всего был четвертый пункт. Я прочитал его и снова огляделся — товарищ лес, ты видал такое?!

Меня разбирал дурноватый, ехидный смех. Такое впечатление, что при нашем разговоре с больным попом присутствовал весь особый отдел 43-й армии и рекомендации он вырабатывал по итогам этих слушаний.

Та-ак, а каковы теперь мои действия?!

Самому интересно.

Вообще-то лейтенант Кравцов должен был бы цинично наплевать — разбирайтесь сами со своими двухэтажными тараканами, а я пока тихонько полежу во мху на безопасном расстоянии. Урод, садист и людоед, какой он может иметь интерес, кроме сохранения своей шкуры, а с таким письмом в руках как раз лезешь в самое пекло.

У старшего сержанта Литвинова руки бы задрожали, если бы он решился такой пакет вскрыть. Достал бы он спички и спалил его: не доставайся ты никому.

А вот граф Александр Андреевич Турчанинов... еще не знает, как себя поведет.

Глава девятнадцатая

Она и не знала, что умеет воровать. Это пришло как темное озарение — можно не зарабатывать, а тихонько стащить с прилавка на базаре. Лучше на базаре, в магазине по-другому смотрят, и народу там поменьше, а базар, даже маленький скидельский базарчик у станции, — это коловращение народа. Там не только покупают-продают, рыночная толпа — это еще и биржа слухов. Тут же висит на стене доска объяв гебит-комиссариата.

Первая добыча — два яйца. Пока хозяин примеривался к швейной иголке, что ему принесли для обмена, Янина, трясясь от новых для нее ощущений, сунула руку, ухватила пару яиц из кошика и с мгновенной точностью отправила в карман своего замызганного пальтеца. Отходила пошатываясь, казалось бы — приключение почти невинное, если брать на фоне того, что пришлось пережить за последние дни, но на нее подействовало сильно. И в приблизительном варианте такого не было в семействе — воровство однозначно и презрительно порицалось, вплоть до «лучше здохнуть». Но все это досужие, мирного времени мнения. Когда брюхо подведено так, что кости позвоночника можно через живот прощупать, тут уж о стыде забывается.