Unknown - Miropolskiy I fb2

– Для гуманитария неплохо, – похвалил его профессор. – Вообще-то второй закон Ньютона гласит, что действие несбалансированных сил приводит к изменению импульса материальной точки. Но сейчас важно, что вы смотрели на буквы и читали текст. Пытались читать. А как только появился знак равенства, вы забыли о тексте и увидели формулу. Ваше сознание развернули два штриха, которые Лейбниц узаконил в математическом языке всего триста лет назад, при Петре Первом.

Профессор поднялся и сменил Одинцова у доски – так ему было привычнее выступать перед аудиторией.

– К тому же вас приучили, – добавил он, – что буквой «эф» принято обозначать силу. «Эм» – это масса, «а» – ускорение... Если эти буквы заменить на другие, то даже со знаком равенства формула не показалась бы столь очевидной.

– Вы и вы, – сказал Арцишев, обращаясь к Еве и Салтаханову, – нашли в трёх буквах привычные смыслы, которые вполне могли бы в них содержаться. То есть ваши версии насчёт аббревиатуры имеют полное право на существование. Теперь смотрите-ка. Если я пытался сообщить вам формулу второго закона Ньютона – у меня это не получилось. В непривычной записи вы не сумели её прочесть, хотя символы были вам знакомы. А если я сознательно зашифровал формулу? Допустим, заменил одни буквы другими или выбросил все знаки, кроме букв? А может, я записал формулу во времена Ивана Грозного, но так, чтобы её правильно прочли и поняли только на уровне знания времён Петра Первого или вообще на сегодняшнем уровне? – Если вы решили всех запутать, вам это удалось, – признал Салтаханов. – Хотя на шифр, по-моему, ваш приём не очень похож. – Во-первых, я с вами не соглашусь, – возразил профессор, – а вовторых, насчёт шифра я бы сам с удовольствием послушал специалиста.

Пришлось Одинцову снова встать у доски. Он повторил для всех то, что рассказывал Мунину. Упомянул про легендарную шифровальную машину «Энигма», которая как раз-таки подменяла одни буквы другими, но умолчал о письме Вараксы на открытке с совой.

При помощи Евы, которая быстро сориентировалась в математической стороне дела, Одинцов набросал на доске пару примеров для иллюстрации асимметричного кода с открытым ключом. – Это наиболее совершенный способ шифрования, – подвёл итог Одинцов. – Такую шифровку даже прятать не обязательно, она может маячить у всех на виду. И ключ тоже хоть на лбу напиши, хоть на стене, хоть в самой шифровке. Тому, кто не знает, как сгенерирован этот ключ, толку от него – ноль. – Вот именно! – Арцишев торжествовал. – Столько лет перед глазами текст, и ключ уже известен, а к смыслу никто даже близко не подобрался! – Простите, – в недоумении нахмурился Салтаханов, – вы о чём? Глаза профессора горели, губы кривила нервная усмешка. – Вы не узнали коротенькую формулу, которую проходят в школе, – сказал он. – А теперь давайте вспомним, что бывают формулы такие длинные, что этой доски не хватит, и представим себе, что записаны они много-много лет назад, когда современного ма

тематического языка не было в помине... Скрижали я имею в виду! Скрижали Завета – и заповеди!

Арцишев вскочил, отодвинул в сторону Одинцова, снова отправляя его на место, и принялся писать на доске закорючки, приговаривая: – Это текст, который люди видят уже три с половиной тысячи лет... Последовательность символов из двух языков, древнееврейского и ассирийского... Традиционно их читают как набор заповедей. А на самом деле... – Это не текст, – подхватила Ева. – Это система уравнений. – Ну конечно! – профессор оторвался от доски. – То есть это и текст тоже. На самом первом уровне понимания – это написанные словами пять правил взаимодействия человека с Всевышним и пять правил взаимодействия людей между собой. Десять формул, которые описывают законы, по которым надо жить. Пока их соблюдают, каждое равенство верно. Это значит, что человеческий Хаос равен божественному Абсолюту – и мир совершенен. Но стоит пренебречь любым законом – Хаос перевешивает, равенство нарушается, и эффект будет таким же, как если пренебречь законом всемирного тяготения. Шагнув с крыши, невозможно взлететь – вы шмякнетесь о землю и разобьётесь в лепёшку. Люди нарушают заповеди, и вы видите, в каком мире мы живём. Пришла очередь Мунину кое о чём догадаться. – По-вашему, это можно читать как текст. Но в древних алфавитах каждый символ обозначал и букву, и цифру, и вдобавок имел собственный глубокий смысл... – Браво, молодой человек! – Арцишев тщательно отряхнул мел с рукава, которым случайно мазнул по доске. – Текст – это самый примитивный уровень понимания заповедей. А в действительности, как справедливо заметила наша прекрасная коллега, я склонен рассматривать этот набор символов как формулу, в которой зашифрована система мироустройства. Все до единого законы бытия, но не только для человека, а для Вселенной в целом. – Вы только представьте, – отрешённо сказал он, – что у людей в руках много тысяч лет находится ответ на все вопросы. Универсальная формула, которая позволяет проникнуть в любую тайну и решить

любую задачу. То есть вообще любую. Система уравнений со знаком равенства между человеком – и Всевышним.

В комнате повисла тишина, которую нарушал только еле слышный шорох карандаша Евы по бумаге. – А как же извлечение энергии из пространства и всё такое, про что вы нам толковали? – выждав для приличия, поинтересовался Одинцов, наименее впечатлительный из присутствующих. – Частный случай, – отмахнулся профессор. – Я же говорил, что формула позволяет решить любую задачу, без исключения. Лю-бу-ю! В том числе энергетическую. И бесчисленное множество других задач. – Вы сказали, формула зашифрована, – напомнила Ева. – И вы сказали, что известен ключ. Арцишев на мгновение замер, покрутил в пальцах мел – и жирно вывел на доске ещё несколько закорючек. – Ключ к скрижалям – эти четыре еврейские буквы, так называемый тетраграмматон . Справа налево: «йод», «хей», «вав», «хей». Яхве, или Иегова, кому как больше нравится. Это собственное имя Всевышнего. Мунин поёжился. – Его же нельзя называть по имени, – тихо сказал он, а Одинцов спросил профессора:

– И вы знаете, как сгенерирован ключ?

60. ЛИШЬ БЫ НЕ РОССИЯ

Хельмут Вейнтрауб не стал засиживаться в Париже.

Чувствовал он себя сносно, дел хватало, так что на следующий день старый миллиардер перелетел в Рим. Здесь находилась одна из ключевых точек игры, которую затеяли Ротшильды с Рокфеллерами. Их общий трастовый фонд играл роль ширмы. Сорок миллиардов долларов должны были впечатлять экзальтированную общественность и свору журналистов, не более того. Потому что игра шла на совсем другие суммы.

Владельцы старых денег собирались изъять у нуворишей по всему миру молодые деньги – больше тридцати триллионов долларов. Первыми шагами стали разгром офшоров и огласка тамошних тайных сделок. Затем вдруг оказались известными имена всех покупателей элитной недвижимости в Европе и Штатах, а кое-кому закрыли въезд в наиболее привлекательные страны. Рокфеллеры шокировали рынок объявлением о выходе из всех нефтяных компаний. Пути, по которым капиталы утекали в офшорные зоны, неожиданно перестали быть секретом. Но показать осведомлённость в том, сколько на рынке молодых денег , где они лежат и кто ими владеет, – всего лишь полдела. На следующем этапе игры предстояло эти деньги забрать...