Марина Палей - Дань саламандре

– ...Да и я женщина, между нами, еще не старая, мне тоже иногда надо. У меня хоть и климакс, а иногда надо. Иной раз так припрет, караул! А у нас тут больные, которые под себя не ходят, да не буйные, те очень даже ничего бывают. О-о-очень даже ничего!

И на этих словах она включает вентилятор. Раунд второй

Сразу становится холодно.

– Короче, пройдемся быстренько по твоему же списку. Так. Где твое письмо? Вот оно. Так-так-так-так-та-а-а-а-а-ак... Ну, про родителей из Костромы сейчас не буду... вопрос серьезный... Начнем с Герберта.

– Начинайте.

– Ты пишешь, что... ну да, пункт четыре: «На первом же этапе жизни в «северной столице» она (имя) столкнулась с предательством Герберта (фамилия) – человека, которого любила...» Так вот: никакого Герберта не было.

– То есть?..

В это время звонит один из двух телефонов. Он странного цвета: корпус болотистый, а трубка ярко-клюквенная. (Второй – в пару ему: корпус ярко-клюквенный, а трубка – болотистая.)

– Нды, – говорит в клюквенную трубку Зинаидочка Васильна. – Мды. Мды. Мды. Мдыыыы? Уу! Мды... Мммы. Мммы. Пшшшш-ш-ш... Ну – и? Ха-ха. Мды. Ну – и? Ннна... Ы-ы. Ы-ы! Ннна...Ё-ооо! Хаххх! Йййоооп!.. Йййоооп!.. Убббб! А я говорю – амитал натрия!! – бросает трубку и выдергивает оба телефонных шнура из розеток.

Я чувствую себя раздавленным просителем в логове чиновника. Но повторяю:

– Как это – «Герберта не было»? Вы сказали...

– Ну не было. Герберта – не было. Нет его в природе – и не было. Это – во-первых.

– Пожалуйста, еще раз... я что-то не...

– И замужем твоя подруга никогда не была. Это – во-вторых. Может, и водился у ней кто-либо из сексуальных партнеров по имени Герберт, этого мы не знаем. Но замужем она никогда не была. Ни за Гербертом, ни за Норбертом, ни за Ольбертом, прости господи.

(Она произносит так: «осссп’ди».)

– А как же...

В это время, вразнобой, звонят оба телефона.

Те же.

Выключенные из розеток.

– Дурдом!.. – вполне толерантно кивает на них Зиночка Васильна. – Вот! – продолжает она, машинально усиливая громкость голоса (звонки продолжаются тоже). – К этому-то мы с тобой и подходим! Замужем она не была! Беременности у нее тоже не было! (Звонки продолжаются.)

– А что же было – ложная беременность?! – кричу я сквозь звонки.

– Что?! (Звонки; она плохо слышит меня.)

– Я говорю! – что же это было – ложная беременность?!

Зинаидочка Васильна хватает ярко-клюквенную трубку, хватает болотистую трубку – и, с медлительным, сладострастным злорадством, погружает их в воду. Эта вода серебрится в крупной хрустальной вазе: из нее торчат, обязательные почти для всякого врачебного кабинета, развратные, откровенно подобострастные розы. Обе трубки, громко булькая и пуская разнокалиберные пузыри, становятся «вверх ногами» на дно. Звонки прекращаются.

– Ложная беременность?.. – не отстаю я.

– Да, ложная. Именно что. Прямо как у королевы Марии Первой Тюдор. Слушай меня внимательно: у нее беременности – в последние девять лет – не было и, главное, ни при каких условиях быть не могло. Даже если бы она пропустила через свои, так сказать, репродуктивные органы полк солдат за ночь. Последние девять лет у ней наглухо зашиты маточные трубы.

(Как холодно, черт, от этого вентилятора! Я сейчас подохну! Какой гул в голове!.. Танки, танки, танки... танки идут... куда?)

– Может, тебе водички? Побледнела, бедная, вся. Минералочки? Или обычной? С-под крантика? без газа?

– Спасибо. Огромное спасибо!! Вы что, хотите меня тоже в желтый дом упечь?! Не выйдет.

– Да никто тебя...

– Выключите вентилятор! Пожалуйста!

– Нельзя. Убери свои руки! Нельзя, говорю!

– По-моему, это путаница в документах. Заведующий сказал, что у нее сегодня день рождения, а у нее день рождения – в феврале. Вы посмотрите, чья это история болезни перед вами?! Ее ли?! Мою подругу зовут... (фамилия, имя, отчество).

– Нет, милая моя девушка. Передо мной история болезни пациентки... (называет полностью другие ф., и., о.). Но это и есть история болезни твоей подруги. Потому что зовут твою подругу именно так.

– Чушь! Ну чушь ведь полная! Покажите историю болезни!

– Спокойно, спокойно. Вот только не надо мне тут вскакивать. Села.

– Зачем вы мне голову-то морочите?! Что это за спектакль?! Я жаловаться буду!!!

– Сядь, я сказала. Не переживай так.

– Дайте сюда историю болезни!

– Не имеем права. А фотографию показать могу. – Вытаскивает что-то из папки. – Она?

Девочка смотрит мне прямо в лицо. Полураздетая. Соски большие и темные, как расширенные зрачки. Снимала не я...

– И еще могу.

...Черно-белое фото, чуть-чуть не в фокусе. Мы, с финскими санями, быстро идем на гору. На нашу гору. Видимо, даже бежим, оттого и не в фокусе...

...Мы в Петергофе. Цветное фото... Она, вздернув нос, впереди – я плетусь сзади (дальний план). Мое лицо (крупный план): выражение потерянности. (Видимо, там же...) Цветное: я, одна, в электричке.

– Где это ты? – Зинаидочка Васильна, мне, по-свойски.

– Да это, наверное... Ну да: за противоблошиным мылом ездила к черту на рога...

– Куда за ним ездить? Взяла – поставила на ночь, в середину комнаты, миску с горящей свечечкой, воды мыльной туда немножко – и вся игра. Мыло любое пойдет. Народное средство. Сто процентов берет.

(Ага, «житейская мудрость».)

...Так. Три схожие фотки: я сопровождаю Атанаса Юбкаря к «Техноложке». Одна фотка сделана возле ремонтных гаражей, то есть еще до Якобштадтского переулка. Другая – при переходе Измайловского проспекта. Третья – в Первой Ротной, уже после улицы Егорова... Так... Мы с девочкой на Фонтанке, напротив Измайловского сада. А это мы в лесу... Боже мой, в лесу... Возле моих а-ля-фуршетных пней... Девочка пьет коньяк... Я держу в руке маленькую свечу и гляжу прямо в объектив! Последняя фотография – превосходного, даже пугающе-превосходного качества, хотя сама девочка здесь и страшна: она сидит в кафе кинотеатра, где я ждала ее после аборта. Очень четкая фотография.

– Кто это снимал?

Молчание.

– А как же аборт?..

Молчание. Затем:

– Вот, кстати, ее паспорт... Она?

Конечно. Это ее лицо, хотя неизбежно искаженное, как это всегда бывает на официальных фотках... Вносящий артефакты коэффициент казенщины, так сказать... Впиваюсь глазами в дату рождения. Да: двадцать седьмое декабря, это я понимаю. Но год... Там, конечно, обозначен какой-то год – но не тот... не тот, к которому я мысленно привыкла...

Мои мозги что-то блокирует – и сразу же их словно бы «коротит». Я в полном ауте. Я только понимаю, что цифры не те, какие были известны мне, но напрочь не понимаю, что именно мне надо делать для правильного ответа: прибавлять? или отнимать? или умножать? может, делить? чёрт!!..

– Можно я лягу?

Раунд третий