Владилен Машковцев - Сказы казачьего Яика

Сказитель в побаску
приносит опаску:
найдётся ли клад
и живая вода?
Когда у шинка
мир устраивал пляску,
в степи суховейной
случилась беда.
Гонец прискакал,
с горя белый как мел:
конёк золотой
в табуне охромел.
Будь прокляты трижды
во веки веков
коварные норы
кротов и сурков.
Никто виноватых
в тот день не искал,
конёк оступился
и ногу сломал.
Злорадно промолвил
шинкарь у плетня:
– Коль ногу сломал,
то не будет коня!
Конину, однако,
и я не терплю,
но шкуру я
за два алтына куплю.
И печень сгодится,
пойдёт селезёнка…
Ну, кто для меня
обдерёт жеребёнка?
Уж очень ленивая
наша страна,
я ставлю охотнику
чарку вина!
И взвился Ермошка,
от гнева горя,
и начал нагайкой
хлестать шинкаря.
И все хохотали:
– Забава, забава…
Но разве на это
имеет он право?
Ермошку схватили,
и руки скрутили,
и привязали
к чугунной мортире.
А торг пораспался,
и не было гонок,
лежал в ковылях
золотой жеребёнок.

– Зарежьте! —
угрюмо решил атаман.
Продайте татарам его
на махан.
Но Дуня заплакала:
– Смилуйтесь трошки.
Не режьте жеребчика,
Ради Ермошки!
Знахарка развеет
большую кручину,
к ноге поломатой
привяжет лучину.
И, встав на колени,
пропела девчонка:
– Авось и срастётся
нога жеребёнка.
Шинкарь суетился:
– У девочки хворь…
Шипел атаман:
– Ты меня не позорь!
Но все согласились,
бубня свысока:
– Подарим Ермошке
урода-конька!

Не ведал и тот,
кто с прозреньем знаком,
что был жеребёнок
волшебным коньком.
У Каменной Бабы —
полынь и увал…
Ермошка, горюя,
судьбу проклинал.
Но бурка упала
испуганно с плеч,
услышал Ермошка
предивную речь.
Сказал жеребёнок:
– Ты зря возроптал,
я трудным уроком
тебя испытал.
Я знаю, где клад,
где живая вода…
Тебя я не брошу,
мой друг, никогда.
Могу раздобыть
и смолу-мумиё,
исполню любое
желанье твоё!
За это останусь
навечно хромым,
но будет счастливым
и хлеб твой, и дым.
И радостно было,
и страшно немножко,
не очень-то в чудо
поверил Ермошка.
Ответил Ермошка:
– Подай мне парчу,
и к Дуне поскачем,
жениться хочу!
Заржал жеребёнок:
– Садись на меня!
И вмиг превратился
в большого коня.
Помчался Ермошка,
как через конвой…
Станица смеялась:
ведь конь-то хромой!
Принёс атаману
Ермошка парчу:
мол, сватаю Дуню,
мне всё по плечу.
Скрутил атаман
свой воинственный ус:
– Ты, вижу,
казак настоящий, не трус!
Но знай, Ермолай,
что мешает загвоздка:
ползёт к нам с востока
ордынское войско.
Найди, друг, ватагу,
врагов уничтожь.
За это я дам тебе,
что токмо хошь!
Ермошка коню
рассказал про беду.
Мол, как одолею я
злую орду?
А конь отвечал:
– Не горюй, не горюй…
При западном ветре
на палец поплюй.
У Каменной Бабы
зажги сухотрав,
и сгинет орда,
в том пожаре упав.
И юность на подвиг
Ермошку бросала,
И сыпало искры
казачье кресало.
И долго в станице
дивились тогда:
сгорела в степи
при походе орда.

Ермошка спешил
к атаману не зря,
посватался к Дуне
сынок шинкаря.
И, хитрый и наглый,
он, ластясь, не вдруг
поднес атаману
дукатов сундук.
Глядел атаман
раздраженно в окошко:
шел свататься к Дуне
паршивый Ермошка.
Икнул атаман:
– Я тебя поджидал,
но долго ты очень
орду поджигал.
Мабуть, понапрасну
была и тревога.
Пожар был от молнии
или от Бога.
Ты молод, Ермошка,
но явно шельмец.
Уж пас бы по найму
отару овец.
И конь у тебя
неказистый, хромой.
Проваливай лучше
обратно – домой.
Ведь взял я за Дуню
великий заклад,
а ты – голутва,
сирота, не богат.
Отдам тебе Дуню,
клянусь на святых,
но токмо
за два сундука золотых!
А нрав мой свирепый
округе знаком…
В чулане Дуняша сидит,
под замком.
Увидеть невесту
не мысли пока.
Неси мне червончики,
два сундука!

С нашестов на сон
петухи прокричали,
конь видит Ермошку
в житейской печали.

Лежит на соломе
Ермошка, сопит,
не слушает постуки
лёгких копыт.

Соседка в конюшню
несёт простоквашу,
кусок осетрины,
овсяную кашу.

Ермошка, как мёртвый,
зрачками – в насест,
не пьёт простоквашу
и тюрю не ест.

Должно быть, не стало
ни злости, ни сил…
И конь встрепенулся,
тихонько спросил:

– Не хочешь ты жить
в эту чёрную ночь?
А может, я чем-то
способен помочь?

Ермошка вздохнул:
– Задавила тоска…
червонцы потребны мне,
два сундука!

Такое сокровище
ты не найдешь,
главенствуют в мире
богатство и ложь.

Конь стукнул копытом:
– Вот здесь и копай!
Тут скрытно устроил
башкирин Сибай.

Ермошка лопатой
отбросил навоз,
копнул, удивился,
по коже – мороз.

Лежали в конюшне
безвестно, века,
цесарки с динарами,
два сундука.

Синели сапфиры,
алели рубины,
сверкали алмазы,
как слёзы невинны.

Дремал изумруд,
ни о чём не жалея,
и кольцы рабынь,
и цариц ожерелья.

И те сундуки
из латуни чеканной
нести не смогли бы
и великаны.

Ермошка бегом к атаману:
– Идём!
Ведь два сундука
не поднять и вдвоём!

Разлука кусает меня,
как змея…
Но где моя Дуня,
где радость моя?

Сорвал тесаком он
с кладовки замок
и мёртвую Дуню
увидел у ног.

Не видеть ей солнца,
Ермошку-орла —
от горя в темнице
она умерла.

А конь в это время
стремительней стрел,
храпя, за живою
водой полетел.

Но люди у сказки
спросили тогда:
– В какой же кринице
живая вода?

И каждого ль ждёт
в этой жизни с пеленок
на трудной тропе
золотой жеребёнок?