Array Народное творчество (Фольклор) - Предания, сказки и мифы западных славян

Не дал Бог благословенья!2

Как чудовищна утрата,
горе, боль, беда какая!
Сердце вдруг зовет куда-то:
про малютку вспоминает.
Стены дрогнули от крика:
«Ах, дитя! Дитя родное!»
«Ах, дитя-дитя-родное» —
Воет эхо под горою.

И в предчувствии ужасном
Бежит женщина, несется,
словно птица в день ненастный
с криком к скалам страшным рвется,
где нашла тот клад обманный,
там вблизи костел туманный.

От костела ветер веет,
почему ж не слышно пенье?
Хор уж больше там не славит
Иисусовы мученья.

Как к пещере прибежала,
что в испуге увидала?
Триста лишь шагов до храма,
лес закончился дремучий,
и лежит обычный камень.
А ее загадка мучит:
нет скалы, и нет пещеры,
лишь кустов сухие сучья.
Как испуг ее пронзает!
Как зовет, как ищет, бьется!
На пригорок как взбегает,
сквозь кустарник дикий рвется!
А в очах ее безумье,
губы сини, щеки серы!
Меж шипами без раздумья
ищет страшную пещеру.
«Ах, беда! И здесь ошиблась!»
Вся она в кровавых ранах,
вновь упала и ушиблась,
платье все в лохмотьях рваных.
Нет! Нигде пещеры нету!
Боль и страх ее терзают,
уж глаза не видят свету,
к небесам она взывает:
«Кто вернет дитя родное?
Мой сыночек! Где ты? Где ты?»

«Глубоко я под землею! —
слышен тихий голосочек,
доносимый шумом ветра, —
ни глазами не увидеть,
ни ушами не услышать,
хорошо тут под землею,
мне еды, питья не нужно,
лишь играть с кусками злата,
сидя в мраморной палате!

Нет ни дня здесь, нет ни ночи,
здесь не засыпают очи,
я играю, все играю —
дзынь – монетки собираю!»

Снова ищет, но напрасно!
Наземь падает, рыдает,
стеснена тоской ужасной,
волос клочья вырывает,
неустанно причитает:

«Ах мне горе! Горе! Горе!
Где дитя мое родное?
Где найду тебя, мой милый?»
«Милый – милый!» – что есть силы
плач несется в гущу леса.

День прошел, другой проходит,
вот в неделю превратились,
месяц из недель выходит,
солнце лета закатилось.

На пригорке, среди буков,
храм построен с башней низкой,
с башни той несутся звуки
в лес и к деревеньке близкой.
Рано утром, до работы
к мессе колокол сзывает,
перед образом Господним
пахарь голову склоняет.

Кто узнает ту особу,
что лицом к земле склонилась?
Уж погасли свечи в храме,
а она еще молилась.
Кажется, она не дышит.
Щеки, губы посинели,
Кто ее молитвы слышит?
Кто она? Узнаешь еле.
После службы окончанья
дверь у храма затворится.
Видят меж дерев сельчане,
будто тень с пригорка мчится,
а потом идет неспешно
стежкой меж кустов колючих,
где металась безуспешно
в страшных зарослях дремучих.
Тут вздыхает преглубоко,
уронив лицо в ладони:
«Ах, дитя мое!» – и око
уж в слезах горючих тонет.

Да, та самая бедняжка,
вечно в грусти и печали,
все она вздыхает тяжко
от утра и дале, дале.
Взор ее всегда туманен,
ночью спать она не может,
утро радостью не манит,
с мукой рано встанет с ложа:
«Ах, дитя мое родное!
Ах, беда мне, горе злое,
Ах, прости, помилуй, Боже!»

Лето кончилось,
и осень, и зима уж на исходе,
только горе не кончалось,
слезы вечно на подходе.
И хоть солнце выше стало,
разогревши землю снова,
ей веселья не послало,
все еще рыдает вдова.

Слышишь? Сверху, между буков
из костела с башней низкой
снова раздаются звуки,
как призыв, к деревне близкой.
Вновь спешит толпа людская,
Нынче пятница Страстная,
К храму, вверх, ко славе Божьей,
поспешают все, кто может.

Нежно веет ветер вешний,
он доносит хора пенье:
вновь в костеле вспоминают
об Иисусовых мученьях.

Кромкой леса, вдоль реки
женщина бредет, вздыхает,
тяжелы ее шаги,
словно кто идти мешает.
В горе прожила весь год,
боль идти ей не дает.
Что ж пред нею предстает?

Что ее явилось оку?
Лишь в трехстах шагах от храма
странный камень одинокий
вырос на дороге прямо,
рядом с серою скалою,
словно вечно здесь стоящей,
дверь открыта под горою —
вход пугающий, манящий.

В страхе женщина застыла,
ужас волосы вздымает —
здесь пропал сыночек милый,
но – надежда оживает.
Нет, надеяться не надо,
только как же без надежды?
Ведь прошла кругами ада!
Манит вход ее, как прежде.

Двери снова распахнулись,
зал невиданно прекрасен,
Стены золотом сверкают,
потолок в рубинах красных,
и хрустальные колонны,
отражая свет, сияют,
своды, мрамор пола, арки…
Кто не видел, не поверит:
два светильника у двери,
два огня вовсю пылают,
погасить никто не властен:
левый – лунным полыхает
светом, что дарует счастье,
правый – золотом трепещет,
рыжим, солнечным, опасным.
Сребро слева, злато справа
к потолку огни вздымают,
что мощны и негасимы,
берегут и освещают
клад, от века здесь хранимый.

Ужас женщину толкает,
страх, но и надежда тоже.
Вновь на золото взирает —
неужели снова, Боже,
жажда денег раздирает?
«Ха-ха, мама! Ха-ха, мама!»
Глядь, сынок, сыночек милый,
по кому весь год тужила,
к маме тянется руками!

Задыхается, дрожит,
мигом к сыну подбегает
и в объятия хватает,
прочь из зала с ним бежит,
крепко к сердцу прижимает.

Треск-треск! Что это за звуки?
По пятам за ней несется
грохот, ветра вой и стуки,
вся скала теперь трясется,
от себя не отпускает.
«Божья Матерь, помоги мне!» —
молит женщина в смятенье,
за спиной скрежещут стены,
рухнет все через мгновенье.

Вдруг – о, как все изменилось!
Тихо, благость воцарилась.
Это было иль приснилось?
Камень тот же у дороги,
Входа нет, как не бывало.
о страстях Христовых в храме
паства хором допевала.

У нее зашлось дыханье,
вся от ужаса трясется,
у нее одно желанье:
с сыном прочь она несется,
обнимает, прижимает,
сохранит его? Спасется?
Лес уж ближе подступает,
далеко скала – и бьется
у бедняжки сердце громко,
и почти не держат ноги.
Вот и принесла ребенка
от скалы в свой дом убогий.

«Слава Богу!» – повторяет,
слезы счастья щедро льются,
сына милого ласкает,
вместе с ним они смеются.
И целует лобик, ручки, губки —
к сердцу прижимает,
все любуется, вздыхает.

Глядь – блеснуло, зазвенело
что-то в фартучке сыночка —
горстка золотых монеток,
что ему тогда всучила,
чтоб играл один той ночью.

Но ее не занимает
то, что столько горя стало!
Боль и слезы вспоминает,
хоть благодарит немало
Бога за подарок этот.
Ей богатств дороже света,
всех милей сыночек малый —
клад прекрасный, небывалый!