Array Сборник - Христов братец. Русские духовные стихи, легенды и сказки

Вопрос авторства – вопрос не праздный. Мы живем в эпоху, когда, казалось бы, написано всё, невозможно изобрести новый стиль в литературе, новый язык, найти новую тему, когда автору предлагают слезть с освященного веками постамента, и даже сама идея «смерти автора», с подачи Ролана Барта, стала давно не новостью. Сокровищница мировой, и в том числе русской, словесности видится сегодня переполненной как никогда; зачем придумывать что-то – черпай из уже имеющегося, компилируй как хочешь; мы вроде бы недавно похоронили и пресловутый постмодернизм – но надгробные речи, произносимые по нему, звучат как пророчества: писатель Пелевин в романе-антиутопии «S.N.A.F.F.» выводит профессию «сомелье» – в описываемом им обществе будущего они заменили писателей-поэтов-художников-композиторов-философов, составляя произведение из готовых блоков, тыкая пальцем в меню по заказу клиента, композитор Владимир Мартынов в интервью говорит о том, что видит композитора завтрашнего дня просто «диджеем с чемоданом пластинок», поэт и художник Олег Пащенко считает авторство ненужным, называя того, кто сегодня пишет книгу, рисует картину пастелью или компьютерную заставку, проектирует храм или небоскреб, «серфером на всемирной волне идей, существующих независимо от человека…»

Между тем понятие анонимности в творчестве – не новость. Эпохой анонимов была эпоха средневековья: главным содержанием жизни, мысли, чувствования, мерилом общественного и бытового уклада средневекового русского человека была вера, Церковь и то, что открыто в Церкви через Священное Писание и Священное Предание. В те времена писатель передавал читателям основы православной веры и не имел нужды в воображении, так как передавал чистую правду, не имел и нужды рефлексировать на тему своего авторства и заявлять его: кто таков человек, ведь истинный Автор – Сам Бог. Потому-то и появилась у иконописцев традиция не подписывать своих икон, потому-то так трудно исследователям установить, кто именно написал «Повесть о погибели русской земли» или «Слово о полку Игореве». Эта эпоха имеет свои исторические границы; интересующиеся вопросом могут прочесть, скажем, замечательную книгу доктора филологических наук, профессора Александра Ужанкова «Стадиальное развитие русской литературы 11 – первой трети 18 века. Теория литературных формаций», в которой увлекательно рассказывается, как и под влиянием чего эти формации сложились на Руси и чем характерна каждая из них, как и когда русская литература перестала быть чисто церковной, и в ней появились рефлексия, психологизм, непростота отношений к Богу, миру внешнему и миру души, появилось место для воображения, стало всё громче заявлять о себе то, что мы называем «авторской индивидуальностью».

В книге «Христов братец» мы видим как раз переходный момент: средневековая анонимность создателей «Голубиной книги» и «Повести о Бове», сказок и песен еще сохраняется, вера Христова, Церковь и ее традиции остаются каноническим мерилом жизни – но авторское, человеческое, психологическое начало уже вошло в ткань повествования. У читателя возникает вопрос: как же читать эти произведения?

На одной из лекций в Сретенской духовной семинарии помянутый мною Александр Николаевич Ужанков озвучил принцип: то, что написано по благодати, по благодати может быть и прочитано. Да, но это – книги Библии, деяния Вселенских соборов, труды отцов Церкви; а данное «собранье пестрых глав» – как именно? Вроде везде в них про Бога, про веру, про церковное. Читать ли всё это как вероучительные православные тексты? Нет, конечно. Многого из того, что происходит здесь с Христом, апостолами, ангелами и святыми, мы не найдем в библейской истории и сборниках житий, найдем, напротив, создания и события вовсе сказочные, а воззрения на смерть и послесмертие, суд Божий и церковные реалии, на устроение мира тут порой таковы, что придирчивые церковные критики могут, чего доброго, произнести и слово «ересь». Что же тогда, читать всё это как сказку, выдуманную ради развлечения? Тем более нет. В этих песнях и сказаниях, щедро сдобренных фантазией – кроется правда, отражен опыт жизни души русского человека, опыт его человеческих срывов – и восстаний чудом и помощью Божьей, опыт его сложной, кровавой подчас, но благодатной истории, его человеческой немощи и любви, его веры. Веры вовсе не такой простой, как иногда считают те, кто красит Русь и ее народ в однозначно гламурные цвета и воздыхает об идиллической «Святой Руси» и «народе-богоносце». Как верно написал другой автор, профессор-культуролог и христианин Михаил Эпштейн в своей книге «Религия после атеизма. Новые возможности теологии», «Россия пытается – и никак не может найти разрешения нескольким своим основным религиозным составляющим – язычеству, христианству, конфуцианскому культу государства и буддийскому созерцательному негативизму». Смирение пред Богом – и детский бунт против Отца, сладостная тяга ко греху – и глубина покаяния, почитание церковной обрядовости – и апофатическая «голимость» русских юродивых и странников, языческий страх перед смертью и загробными муками – и крестная любовь ко Христу и пасхальная радость, всё спаяно воедино в русском сердце.

Как документ души, как срез русского сердца и следует, думается, читать книгу «Христов братец».

Книгу, которая еще раз подтверждает вот какую вещь: таков уж русский человек, что есть у него полюса, крайности Божьего – и богоборческого, полюса порой взаимопереплетающиеся (недаром Достоевский говорил об «идеале Содома» и «идеале Мадонны» и о том, каким трагическим и невероятным образом могут они уживаться в одном и том же сердце…), полюса, никогда не могущие обойтись друг без друга – но нет светской «середины», нейтральной полосы между границами. Мы, современные христиане, пришедшие в Церковь после знаменательного 1988 года, убедились в этом на своей шкуре: не имея под ногами «человеческой» ступеньки, многие из нас попытались прыгнуть сразу на ступеньку «христианскую», не имея еще развитого «душевного» – стяжать «духовное», не научившись быть просто порядочными людьми, сразу стать святыми – и сколько трагедий произошло по этой причине, и в жизни отдельных людей, и в современной жизни Русской Православной Церкви. Но ведь – и сколько обретений, недоведомых чудес и открытий, потому что Господь рядом, потому что всякого падающего Господь подхватит на лету – не подхватит только того, кто вообще никуда не идет, поможет всякому – кроме того, кто сам не пытается делать хоть что-то.

Словом, перед нами подлинная русская литература – и не светская, и не церковная, но вобравшая в себя самое коренное, потрясающее, кровное, важное из потенций той и другой.