Феликс Максимов - Все, кроме смерти

- Милый, я - Иуда. Я ювелирно предал тебя. В кабаке. Под утро. Я рассказал все. Без остатка. Самому грязному, самому мерзкому, самому низкому! Чистосердечно. Меня рвало правдой и подоплекой. И если ты еще раз назовешь меня пингвином, я удавлю тебя вот этими голыми руками.

- Кому ты проболтался? - попросил Альберт - Бога ради, Митя, имя!

- Эдуард Поланский… Еврейчик из ресторана. - офицер Дмитрий мазнул языком за щекой, обвил слабой рукой розовые цепи дачных качелей - Я совершил телефонный звонок в ночную редакцию. Его зачислили в штат. Он строчит мерзости в газеты под псевдонимом “Гражданин”… С моих слов.

- Пингвин. Ты долдон, - заметил Альберт и сел в плетеное кресло качалку, вынул из лаковых туфель ступни в белых носках, улыбнулся, как зарезанный арбуз.

- Что теперь прикажешь делать?

Офицер серьезно ответил:

- Предлагаю двойное самоубийство. Сначала я застрелю тебя, а потом застрелюсь сам.

- СтарО. Что-то мне подсказывает, что во второй раз ты промахнешься. Еще есть идеи?

- Поедем к Антону играть в безик и пить кофе с миндалем, а после полуночи на острова…

Альберт прикрыл глаза и глухо выдохнул.

- Это все?

- Все… - смутился Адлер.

- Вот и прекрасно. Езжай, Митя, проветрись.

- А ты?

- Ни в коем случае. Дела.

- Какие дела?

- Скверные. Керосином пахнут. Ах да, еще, Митя. Будь добр, больше домой ко мне без спросу не езди. И телефонировать не надо. И под окнами не тряси своими купидонами, Бога ради. Maman на курорте, отец в нервах, ты - “на фронте”, я - как ведется, в дерьме.

Офицер поправил фуражку на лакированной голове. Скорбно округлил мокрый рот:

- У тебя вместо сердца кусок сырого мяса!

- Мерси. - Альберт взял из вазы на столике ириску, сунул в рот, пожевал и невнятно крикнул:

- Федор!

Из лиан и баньянов вынырнул ливрейный.

- Пвоводи гостя.

+ + +

Будничный обеденный зал в нижнем этаже гостиницы “Новая Аркадiя”. Обстановка средней руки, куверты дешевые, заполдень здесь закусывают мелкие чиновники, судейские секретари, страховые агенты, репортеры и господа без определенных занятий и материальных средств с навязчивыми глазами. Они подходят к чужим столикам и быстро шепчут:

- Презервативы, бумага японская, бюстгальтеры французские, мерлушки, корсетные кости, пудра, необандероленный табак мелкий опт интересуетесь?

На отказ деляги не обижаются, а торопятся дальше и снова нагибаются над чьей-то лысиной, склоненной над горшочком солянки:

- Иглы патефонные, открытки пикантные, репс, фай-де-шин, греческое мыло, повидло сортовое?

Изумленная лысина роняет в горшочек скользкую маслинку.

За столиком у пыльного окна прилично кушает репортер Эдуард Поланский. За воротник заложена крахмальная салфетка.

Он любовно разваливает вилкой на две половинки порционную навагу. В кружке млеет прожженное солнцем пиво.

Блинные довольные щеки, клякса усиков.

Два ловкача в шляпах и одинаковых верблюжьих пальто придвинули стулья к столу репортера, один шепнул, интимно взяв едока под локоток:

- Приятного аппетита. Прошу не совершать шума.

Второй бережно вынул из за воротника репортера салфетку, сложил и бросил поверх рублевку с мелочью.

Обед закончен и оплачен.

- Господа…. Я бы выразился… закипел Поланский, но один из ловкачей мгновенно и точно воткнул ладонь под ложечку - Кхрряяхях… - Поланский выкатил белые глаза из орбит, двое подхватили его, как тюк, и крепко вывели в дверь.

Официант в белом фартуке смотрел сквозь немытое стекло. Двое погрузили репортера в пролетку с закрытым верхом.

Пролетка тронулась. Но никто из прохожих не обернулся - буднично тащился лотошник, бродячий пес поливал тумбу, два гимназиста с ранцами кусали на ходу от одного яблока.

Средний план. Натура

Тесная полутемная комната. Разномастные кресла, обшарпанная конторка, пыточного вида рейки с зажимами для шеи, к стене прислонены легкие холстины на распорках - дымно намалеваны горные пейзажи, кавказские пиршества с барашком и полной луной, средневековый замок на горе, рыцарь с вырезанным овалом лица, безликая дева на крупе белой лошади. Тряпьем накрыт аппарат на черных козьих копытцах треноги. Налеплены на обои вкривь и вкось портретные карточки - групповые портреты ушастых подростков в фуражках, невесты с женихами, младенцы в кружевах.

В окошко за отодвинутым плюшем гардины виднеется вывеска “Фотографическая мастерская Кардамонов и сын”.

Табличка на стеклянной двери - изнутри видна надпись “закрыто” .

Рука в белейшей шулерской перчатке бережно переворачивает ее.

Теперь слово “открыто” глядит в комнату.

Крупный план.

В кресле, как чучело человека, торчит Поланский. Шныряет глазами. Кулаки на подлокотниках сведены.

Крупный план.

Альберт оборачивается от двери, разводит руками, прекрасно артикулирует белозубой улыбкой:

- Мосье Поланский! Я несказанно счастлив Вашему визиту. Увы, обстановка ничтожная, мой друг Кардамонов сегодня именинник, вот и предоставил для нашей беседы эту скромную студию. Чувствуйте себя, как дома. Хотите конфету? Здесь где- то была початая жестянка монпансье.

Князь четко прошелся из угла в угол, глянул в жестянку, и скривился:

- Прошу прощения… Засахарились… И мышки напачкали.

Он по-дамски боком присел на ручку кресла.

Стряхнул щелчком пальца пепел с папиросы на лацкан Поланского.

- Зачем это все? - всхлипнув носом, спросил репортер.

- Я хочу Вас, Поланский.

- Что? - репортер собрал лоб в гармошку и обмяк.

- А что вам непонятно? Я обожаю искусство. Во всех его проявлениях. У вас бойкое перо, хватка, чувство момента. Время многотомных эпопей и энциклопедий прошло. Будущее за прессой. Десятая муза в грязных панталонах. Лента новостей. Быстрые мысли. Одноклеточные фельетоны. Раскаленный, как арахисовое масло - скандал. Впрочем, и потухший, с душком, товар публика тоже раскупает споро. Согласитесь, мог ли я спокойно пройти мимо вашего таланта?

- А, так вот к чему вы клоните, князь, я бы выразился… - Поланский раздраженно отмахнулся ладонью - Альберт пускал ему дым в лицо. - Мои статьи?

- Совершенно верно. Они великолепны. Рельефные характеры, банкетная сервировка фактов, поэтом можешь ты не быть, но “гражданиномъ” быть обязан… Я скупил все выпуски, читал неотрывно. Потом решился извлечь вас. И лично выразить свое восхищение.

- Вы требуете прекратить? Но похищение, рукоприкладство, ерничество, все это, я бы, выразился - мальчишеские игры! Извольте немедленно выпустить меня!

- Вы не романтик, Поланский. Своим кудахтаньем, вы вносите досадный диссонас в короткое свидание. - Альберт, скорбно стянул перчатку по пальцу и рассмотрел перламутровый маникюр на правой ладони. Скусил заусенец с безымянного.