Саймон Лелич - Разрыв

Он был слишком вежливым, вот в чем беда. Теперь-то, после того, что он натворил, это звучит смешно, однако я с самого начала поняла: нас ожидают неприятности, мы с ним еще наплачемся.

Нет, ну не такие, конечно. Такого же никто предвидеть не мог, верно? Вот я сижу сейчас здесь, разговариваю с вами о том, что случилось, и знаю, что это сделал Сэмюэл, что сто человек говорят: это сделал он, они видели, как он это сделал, — а все равно не могу в это поверить. Наверное, это одна из тех вещей, в которые не поверишь, пока не увидишь собственными глазами. А я не видела. И слава Богу. Слава Богу, что не видела, потому что не знаю, что бы я тогда натворила. Не знаю, как бы это на меня подействовало. Я и так уж в последнее время плохо сплю. Это все работа. У меня здесь такая нагрузка. И мне просто трудно от нее отключиться. Я, конечно, принимаю таблетки, которые мне Джессика принесла. Джессика это моя средняя и самая умненькая — не такая уж и красавица, красавица у нас Хлоя, младшенькая, — но самая умная. Ну, я не хочу показаться неблагодарной, но таблетки она мне дала неправильные. Как это называется? Комплементарные. То есть, проку от них примерно столько же, сколько от золотой рыбки под наволочкой. Джессика, она в магазине натуральных продуктов работает. Это ее Кэти, старшая моя, туда устроила, и теперь она заместитель помощника управляющего. Замечательно, конечно. Но что она оттуда домой приносит! Какой ерундой меня пичкает! Я говорю ей, не трать ты на меня твой травяной «Нитол». Давай мне на ночь полтаблетки диазепама да хороший бокал чего-нибудь французского, вот и все.

Да, так значит, Сэмюэл. Мы же о нем говорили. Понимаете, он всегда был слишком вежливым. Не то что некоторые из наших. Из учителей. Знаете, посмотришь на примеры, которые получают в наше время дети, и совсем перестаешь удивляться тому, какими они теперь вырастают. Теренс, например, он такая дразнилка, я иногда поневоле смеюсь над его шуточками. Но некоторые его выражения. Нет, правда. И не один только Теренс. Викки ничем не лучше. И Кристина тоже. И Джордж. Джордж Рот. Человек он довольно приятный, я от него ни одного скверного слова не слышала, и все-таки я не уверена, что это правильно. Он же гомосексуалист, понимаете? Мне-то все равно. Живи и давай жить другим, я всегда так говорю. Но гомосексуалист, преподающий христианские ценности. Детям. Не знаю. Может, тут дело в моем воспитании. Может, я отстала от времени. Но мне это кажется неправильным.

В общем, мне было тревожно за Сэмюэла. Правда. Ну, не выглядел он подходящим для этой работы. Не был достаточно жестким. Я ведь многое слышу, инспектор. Не подслушиваю, конечно, однако на моем посту, при моей близости к директору — эмоциональной, само собой, но ведь и кабинет мой сами видите, где расположен, — мне не всегда легко не слышать то одно, то другое, даже если я изо всех сил стараюсь не слушать. А Сэмюэл — еще и месяца, как он к нам устроился, не прошло, — пришел к директору. Всего, что он говорил, я не расслышала. У директора голос такой внятный, властный голос, — как у диктора, я всегда ему это говорю, — а голос Сэмюэла доносился из-за двери так, точно он в рукав говорил. И все-таки, я услышала достаточно, чтобы понять — работа ему не дается. И чтобы задуматься, годится ли он в учителя.

И это случалось вовсе не один раз. Дошло до того, что мне приходилось придумывать всякие извинения, говорить Сэмюэлу, что у директора совещание, что он разговаривает по телефону, что его нет в кабинете, хотя он оттуда почти и не выходит. Я к тому, что он очень предан нашей школе. Совсем как я, понимаете? Мы вообще с ним очень похожи. Конечно, ничего он с этим поделать не может, но ему и вправду приходится много трудиться. Я ему так и говорю. Говорю, вы заслужили право на передышку, директор. Пусть кто-нибудь другой взвалит на себя хотя бы часть всей этой ответственности. А он говорит, не приставайте ко мне, не волнуйтесь по пустякам, — но если я не буду волноваться, тогда… Ну… Кто же тогда будет?

Конечно, директор чаще принимал Сэмюэла, чем не принимал, да и куда ему было деться? А Сэмюэл все жаловался, как ему трудно, как будто ждал, что директор возьмет, да и взмахнет какой-то волшебной палочкой. Хотя, если подумать, это происходило все больше в осенний терм, первый для Сэмюэла. Потом он директора донимать перестал. Понял, наверное, что с какими-то вещами должен справляться сам. Нет, по вызову директора он, конечно, приходил, — чтобы обсудить учебный план, расписание, результаты экзаменов и тому подобное. Ну, как любой другой учитель. Но в остальном, он в нашем уголке школы стал появляться редко. Держал все свое при себе. Потому-то я так и удивилась, когда увидела его здесь в понедельник утром, в понедельник перед стрельбой.

Я уже говорила, он был первым, кого я увидела. Директор даже еще и не появился. Я пришла первой, как всегда. Конечно, мне не платят за то, что я являюсь на работу так рано, но куда деваться, приходится, иначе бы я домой вообще бог знает когда возвращалась. Словом, Сэмюэл был уже здесь, ждал. Сидел прямо на полу, прислонившись спиной к моей двери, прижав колени к груди. А как увидел меня, вскочил на ноги. И говорит: мне нужно поговорить с директором. Ни тебе с добрым утром, ни здравствуйте, Джанет, хорошо ли провели выходные? Всего-навсего: мне нужно поговорить с директором. Ну, я и говорю, с добрым утром, Сэмюэл. Что вы здесь делаете в такую рань? А Сэмюэл: он у себя? Директор у себя? Я говорю, сейчас всего семь часов. А директор приходит в пятнадцать минут восьмого. Я скажу ему, что вы заходили, хорошо? Я же только-только пришла, мне нужно кучу документов разобрать, не могу я просто сидеть и болтать. В особенности с человеком вроде Сэмюэла, который, как я уже говорила, всегда был очень вежливым, однако в собеседники не очень годился. Не было у него нужного для этого гена.

А Сэмюэл смотрит на часы. Мрачнеет и озирается по сторонам, как будто боится, что, пока он не сводил с меня глаз, кто-то мог подкрасться к нему сзади. И говорит, я подожду. Здесь. Я говорю, вообще-то, Сэмюэл, у директора назначена на это утро целая куча дел, так что, думаю, вам лучше попозже зайти. А он просто сползает по стенке на пол. И ничего не больше не говорит. Просто сидит на полу, как в шестидесятых люди на тротуарах сидели.

Когда появляется директор, я уже сижу за моим столом. И он каждое утро проходит через мой кабинет, чтобы я выдала ему утреннюю почту, газету и чашку кофе. Он пьет черный, с одной неполной ложечкой сахара. Так что, услышав его шаги, я встаю и пытаюсь придумать, как объяснить ему, что я очень старалась избавиться от Сэмюэла, но он просто не пожелал уйти. Однако, смотрю я на дверь, а она не открывается. Я слышу, как они что-то говорят в коридоре и, вроде бы, одновременно, но стена, за которой коридор, толще, чем внутренняя, так что я ни слова разобрать не могу. А потом они вдруг оказываются в кабинете директора, вон за той дверью, а эта стена тонкая, просто перегородка и все.