Андрей Колганов - Жернова истории - часть 1

Дед мой был тогда еще совсем молодым и работал слесарем. И по молодости лет относился он к рассказам некоторых своих родственников и знакомых о вездесущих и необычайно ловких карманниках, орудующих на Сухаревке, со здоровым недоверием. И вот, чтобы доказать окружающим, а больше – самому себе, что не так страшен черт, как его малюют, он отправился на Сухаревку с твердым убеждением, что уж у него-то из кармана ничего вытащить не сумеют. Однако для страховки он взял с собой кошелек, наполненный не деньгами, а мелкими металлическими обрезками, взятыми из мастерской, где он работал. Сунул кошелек в боковой карман брюк – и вперед.

Не успел мой дед ступить по земле Сухаревки и нескольких десятков шагов, как вдруг почувствовал не слишком сильный, но чувствительный удар по затылку. Дед в гневе обернулся, но никого поблизости, кто мог бы сойти за его обидчика, уже видно не было. А на мостовой лежал его собственный кошелек, который и прилетел ему в голову, пущенный рукой раздосадованного карманника, не получившего ожидаемой добычи…

Но вот, наконец, мой взгляд за что-то зацепился. Нет, это еще не искомый предмет. Это продавец. Мятое, неухоженное, но некогда дорогое пальто черного сукна с вытертым до блеска бархатным воротником. Шляпа-котелок, пришедшая в еще большее небрежение. Пенсне на худощавом, точнее, осунувшемся лице, явно знававшем лучшие время. Да и взгляд какой-то такой… малость затравленный. Кажется, что ему уже лет шестьдесят, хотя наверняка в действительности субъект помоложе. Ну, явно из "бывших", не нашедших себе места в НЭПовской России. Теперь я уже четко ухватил в толпе этого человека и чисто инстинктивно двинулся в его сторону. И подсознательная догадка не подвела меня.

У ног худощавого субъекта в суконном пальто и котелке пристроилась она. Та, кого я так долго искал в этой толпе. Она ласкала взгляд совершенными формами, и казалось, взирала на окружающих с гордым видом – "я знаю себе цену!". И в самом деле, она имела на это право. Черные эмалевые поверхности, блеск никелированных деталей, соразмерная каретка и надпись "МЕРЦЕДЕС". Русскими буквами! Значит, и шрифт на машинке русский. Машинка выглядит совсем новой – не исключено, что ее ввезли по недавнему торговому договору с Германией. До войны самый дорогой "Ремингтон" шел аж за 325рублей (а более дешевые модели типа "Ундервуда" можно было и за две сотни купить), но сейчас пополнение парка машинок очень небольшое, а успело их выйти из строя за годы мировой и гражданской войн ой, как немало. И теперь даже в государственном магазине цена самой дешевой пишущей машинки ("Smiths-Premier") здорово кусается – аж 300 рублей! Так что я не удивлюсь, если продавец за подержанный агрегат запросит никак не меньше двух сотен.

Но "бывший" огорошил меня:

— Тридцать пять червонцев, — сухо и немного желчно бросил он, оглядев меня с головы до ног, и, видимо, не сочтя достойным покупателем.

Э, так не пойдет! Пятьдесят червонцев – это вообще весь мой запас наличности, а с собой и всего-то тридцать!

— Ты что? — не могу скрыть удивления и возмущения. — Я вон сейчас дотопаю до Мясницкой и за тридцать червонцев новенькую возьму!

— И что ты за тридцатник возьмешь? — не желает отступать "бывший". — Дешевое американское барахло, которое и несколько лет не протянет? А тут настоящее немецкое качество! — Субъект в некогда дорогом суконном пальто даже приосанился и гордо посмотрел на машинку, стоявшую у его ног.

Опускаюсь рядом с машинкой на корточки, и подсвечиваю внутренности механизма фонариком. Затем начинаю издалека:

— В Германии кризис сейчас… Они любым заказам рады… Вот и эту машинку для большевичков быстренько склепали… — как бы размышляя вслух, медленно выговариваю я. — О хваленом немецком качестве тут уже речи нет. Вы только взгляните, какая небрежная обработка деталей! Так что десять червонцев – красная ей цена.

Лицо "бывшего" вспыхивает красными пятнами:

— Вы, господин хороший, шутить изволите? Не нравится моя цена – берите себе "американку" по советской! — язвительно заявляет он.

— Да у твоей-то, небось, по кризисным временам, на детали такой дешевый металл пущен, что она через пару лет вся в хлам износится! — искренне начинаю кипятиться я. — Я сам по торговой части работаю с заграницей, не понаслышке знаю, какое барахло они сейчас нам сплавляют, — с апломбом заявляю продавцу. — Ладно, наброшу вам еще пять червонцев, а не то – стойте тут, ждите другого покупателя. Если повезет, в чем я лично очень сильно сомневаюсь.

Продавец начинает колебаться. Мои громкие сомнения в качестве выставленной на продажу машинки начинают внушать ему опасения, что потенциальных покупателей такая "реклама" может и разогнать.

— Тридцать червонцев! — так же сухо и желчно бросает он.

— Да мне дешевле обойдется настоящую довоенную машинку сломанную в конторе списать, да починить, чем червонцы на ветер кидать за это чудо! (Кстати, эту мысль надо запомнить…). — Мое негодование неуступчивостью продавца едва не толкает меня к тому, чтобы сорваться на крик. — Возиться, дураку, было неохота, вот и приперся сюда. Хорошо, согласен, за собственную глупость надо платить. Пожертвую еще пару червонцев!

— Двадцать восемь! — быстро отвечает "бывший", нервно поправляя котелок на голове. — И это последняя цена!

Начинаешь колебаться? Это хорошо. Чем бы тебя дожать…

— Не стоит вам, уважаемый, с продажей-то затягивать. Скоро чекисты все пишущие машинки на учет ставить будут, образцы шрифта собирать… Так что зарегистрированную машинку на Сухаревку уже не отнесешь.

— Червонец скину… — продавец уже явно уступает нажиму.

— Черт с тобой, даю на круг ровно двадцать пять червонцев, и разойдемся довольные друг другом! — покровительственно предлагаю я ему.

"Бывший" долго мнется, молча жует губами, кажется, что-то подсчитывает в уме…

— Ладно… — почти шипит он, — давайте деньги!

— Сначала проверим машинку, — останавливаю его. Достаю, разворачиваю принесенный с собой листочек бумаги, сложенный вчетверо, заправляю его в каретку и довольно быстро отстукиваю строчку, где попадаются старорежимные "яти" и "ижицы". Хватаюсь за рычаг перевода каретки – она идет достаточно плавно и довольно мягко утыкается в упор, — и отстукиваю еще одну строчку. Что же, печать четкая, литеры почти пробивают бумагу, что позволит печатать под копирку со сносным качеством.

Встаю, разгибаюсь и не торопясь, аккуратно развинчиваю фонарик, который я так и не выпускал из руки. Достаю оттуда обернутые вокруг батареек пять бумажек по пять червонцев каждая, отдаю в руки господину в котелке. Вот, собственно, и почти все, что у меня с собою было, если не считать кое-какой мелочи, завязанной в узел прихваченного с собой солдатского сидора, в который я и упаковываю свое приобретение.