Андрей Колганов - Жернова истории - часть 1

Воскресенские Ворота и часовня Иверской Божьей матери на въезде на Красную площадь между Историческим музеем и Московской Думой еще не снесены, однако облик самой Красной площади уже начинает меняться. Напротив памятника Минину и Пожарскому, немного отступя от кремлевской стены, уже почти закончено возведение временного деревянного Мавзолея В.И. Ленина по проекту архитектора Щусева. Я, кстати, был немало удивлен, когда узнал, что в числе горячих сторонников сооружения этого Мавзолея, несмотря на протесты жены и сестры покойного, оказался Леонид Борисович Красин. Ну, я еще понимаю Григория Зиновьева, предложившего переименовать свою партийную вотчину, Петроград, в Ленинград – тот всегда желал примазаться к славе Владимира Ильича, изображая из себя его самого верного ученика. Но Красин! Видимо, конъюнктурные соображения не обошли стороной и его.

Между всеми делами, заботами и праздниками не забываю и о физической форме, продолжая время от времени наведываться в спортзал на Цветном бульваре. Несмотря на очевидную пользу от таких занятий, вечерние прогулки по Цветному бульвару оставляют удручающее впечатление. Не случайно в этом же году в журнале "Красный перец" было напечатано стихотворение Маяковского "На помощь!":

Рабочий!

Проснись,

вставай

и пройди

вверх

и вниз по Цветному.

В тебе

омерзенье

и страх родит

этот

немытый

омут.

Смотри и слушай:

прогнивший смех,

взгляд

голодный и острый.

Идут,

расфуфырясь

в собачий мех,

жены, дочки

и сестры.

Не за червонец даже,

за грош

эта

голодная масса

по подворотням

на грязи рогож

распродает

свое мясо.

Сюда

попробуй

сунься,

полезь!

Здесь

бьют

пострашнее танков!

Иссушит,

сгрызет

и свалит болезнь

тебя,

и детей,

и правнуков!

Идут —

накрашены обе щеки —

аллеей

грязной и торной,

а сбоку

с червонцами покупщики,

как будто —

над падалью вороны.

Я знаю:

такое

не вытравишь враз,

века

проституток калечат.

Я знаю:

десятки

красивеньких фраз

болезни веков

не излечат <���…>

Не скажу, что все это было для меня внове. Видывал я этакое и в прежнем времени – и в Москве, и в Афинах, и в Амстердаме… Да и здесь, на Тверском бульваре – тоже. Но столь бьющей в глаза безысходности мне раньше наблюдать не приходилось. Экономику из руин поднять проще и быстрее, чем справиться вот с таким наследием разрухи. И на всю эту публику взирают со скорбными лицами два монумента: у самой Трубной площади – скульптура "Мыслитель", а шагах в двухстах за ним – памятник Ф.М. Достоевскому, изображающий писателя в арестантском рубище. Обе скульптуры – работы Меркурьева, и обе потом переехали с Цветного бульвара. "Мыслитель" — на могилу Меркурьева, а Достоевский – во двор собственного дома…

Я еще острее почувствовал в этот момент, что такое человеческая цена исторических сдвигов. Историю не остановишь, да и ни к чему это делать, потому что за попытки притормозить историю придется, вполне возможно, заплатить гораздо более страшную цену. А вот сделать все от меня зависящее, чтобы как можно меньше людей оказалось в роли щепок в историческом водовороте – нужно. Раз уж я попал сюда – буду делать, что считаю необходимым. Однако удастся ли задуманное?..

Несмотря на возросшую нагрузку в наркомате, из-за ухода в марте заместителя наркома Фрумкина в Наркомфин, не перестаю напряженно обдумывать свои следующие ходы в политической игре. Впрочем, замнаркома меня все же не сделали, назначили только и.о. Когда Леонид Борисович Красин, во время своего короткого набега в наркомат из Франции, где он подрабатывал полпредом, вызвал меня к себе, то пришлось выслушать из его уст буквально следующее:

— Тебя, Виктор, по твоим деловым качествам впору бы начальником Контрольно-ревизионного управления ставить. Но я же тебя знаю – ты ведь тут же успеешь испортить отношения с массой влиятельных людей, и, что еще серьезнее, с их покровителями в Кремле. Поэтому я тебя даже замнаркома утвердить не могу. Побудешь и.о., не обижайся. — Осталось лишь мысленно развести руками.

В общем, думал я, думал, и решил, что мною упущена международная политика. А ведь именно сейчас под нее закладывается такой подкоп, который в будущем будет способен обвалить очень и очень многое. Я вспомнил пресловутый тезис о "социал-фашизме". И задумал – ни много, ни мало, — противопоставить автору этого тезиса, Григорию Зиновьеву, тяжелую артиллерию в лице товарища Сталина. Мало ли, что Сталин сам напрямую заявлял, будто социал-демократия объективно есть левое крыло фашизма? Есть шанс, что при обострении отношений с Зиновьевым Иосиф Виссарионович будет рад ухватиться за возможность повернуть этот тезис против главы Коминтерна – чтобы тот не слишком зазнавался. Ну, а я в этом малость помогу.

Причем сделать это надо не только до начала V Конгресса Коминтерна, но и до начала XIII съезда РКП (б). На съезд Сталин должен придти с уже оформившимся подозрением, что Зиновьев хочет превратить Коминтерн в свою крепость для борьбы за перехват власти в партии.

Ну, вот – не успел разделаться с одной пишущей машинкой, как уже надо искать следующую! Но не на Сухаревке. Второй раз фокус с покупкой и последующим утоплением повторять не собираюсь. Слишком уж чувство страха гнетет.

Поэтому, заявившись в наркомат, первым делом отправляюсь к завхозу. Дело-то ведь такое, что секретаря не пошлешь. Машинок не хватает, особенно с английским шрифтом. С немецким еще есть несколько штук работающих, а с английским – всего одна, в канцелярии наркома, да, по слухам, еще новый замнаркома, Аванесов, где-то себе раздобыл (не иначе по линии ВЧК-ОГПУ, где он до того работал).

Так что, захожу сам лично к завхозу в подсобку, и интересуюсь:

— А что, Михеич, много у нас неисправных машинок на складе?

— Лежат, есть-пить не просят… — флегматично тянет Михеич, искоса посматривая на меня: мол, ты надо мной не начальство, не ревизия и не РКИ, что тебе от меня надо и какой тут твой интерес?

— Так чего же не чиним? — продолжаю я, хотя прекрасно знаю, что мастеров почти что нет, а те из частников, кто способен пишущую машинку из разбитого вдребезги хлама поднять, по госрасценкам работать не будут.

— Кому чинить-то? — ожидаемо откликается завхоз.

— Хоть бы и мне, — огорошиваю Михеича неожиданным заявлением. — Я ведь по заграницам не на курортах жизнь проживал, за всякую работу браться приходилось. Вот и в точной механике кое-что смыслю.

Михеич быстро схватывает суть дела и тут же выступает с контрпредложением: