Андрей Колганов - Жернова истории - часть 1

— Места для себя с девушкой найти не можете? — продолжал незнакомец. — Так сейчас мы это исправим! Пойдемте за мной! — и он повелительно тронул меня за локоть, увлекая за собой. В этот момент я обратил внимание на его красивые, ухоженные, длинные, как у музыканта, пальцы.

Он уверенно провел нас по залу, где над столиками витал дымок папирос, в отдаленный уголок, где, несколько в стороне, стоял не накрытый и никем не занятый столик. Незнакомец, опередив меня ловким маневром, отодвинул стул, предлагая Лиде сесть, и тут же поманил пальцем официанта.

— Так, любезный, — вежливым, но строгим тоном произнес он, — накройте-ка нам столик, и сообразите легкий такой ужин на троих. Ну там, икорка, балычок, жульен из дичи… Рябчик у вас сегодня свежий? — и дождавшись утвердительного отклика официанта – "Конечно, как иначе-с!" — продолжил:

— Значит, рябчик, медальончики из телятины, осетринка паровая… Ну, и французское марочное… Шато-Марго, я полагаю. И Мускатель к рыбке. Да, и фрукты для дамы. Ступай! Мухой!

После этого ресторанного монолога он повернулся к нам, и слегка наклонив голову, доверительным тоном промолвил:

— Простите, не представился. Тарпеев, Сергей Николаевич, ответственный работник Моссовета по финансовой части.

Ага. Знаем мы это – "по финансовой части". Небось, фининспектором работает. То-то перед ним официант чуть ли не прогибался.

Дальнейшая его речь все больше утверждала меня в этом предположении. Выпив несколько рюмок, он разоткровенничался (или хотел казаться откровенным):

— Я, ребятки, в жизни этой достиг кой-чего, — поблескивая нахальными глазами, выкладывал он. — Фирма у нас уважаемая, есть, где себя проявить. Работаем мы четко, без дураков, как часы. В своих кругах я теперь человек известный. Персона грата! — с нажимом заявил он, не без некоторого самодовольства. — Впрочем, сами скоро сможете убедиться. Да-да! А покуда – не будем забегать вперед. Во всем должна быть интрига…

Эта болтовня не занимала ни меня, ни Лиду, которая смотрела на этого субъекта с явным неудовольствием. Надо же, собрались поговорить, а тут влез этот тип! И ведь не пошлешь же его прямым текстом куда подальше. Да еще думай, в какую копеечку влетит нам этот ужин!

Между тем Сергей Николаевич продолжал свою болтовню:

— Как говорит мой лучший друг – а ему палец в рот не клади, даром что смотрится, словно сонная муха, — так вот, как говорит мой лучший друг, главное в жизни – не промахнуться! Правда, здорово сказано?

Когда мы, без особого удовольствия отведав неплохо приготовленные, к слову сказать, блюда, и выпили по рюмочке вина, можно было и рассчитаться, чтобы избавиться от этого навязчивого общества. Но Тарпеев, отличавшийся, похоже, завидной наблюдательностью, и здесь опередил меня. Он почему-то не пожелал иметь дела с официантом и потребовал от него позвать самого хозяина ресторана. Семенящей подобострастной походочкой к нам подскочил невысокого росточка полный, вальяжный азербайджанец, похожий на колобка, в ослепительно белой накрахмаленной курточке, накинутой поверх дорогого импортного пиджака.

— Привет! — небрежным тоном бросил наш "благодетель". — Будем знакомы! Я Тарпеев!.. Сколько с нас?

Хозяин, не повернув головы в сторону нашего столика, заставленного остатками яств и опустевшими бутылками из-под вина, лишь опустил свои глубоко посаженные глаза под кустистыми бровями, и подобострастно наклонил свою голову, с большой жирно блестящей лысиной и массивной шеей со складками.

На его устах расплывалась сахарно-приторная улыбка:

— Что вы, что вы! — он махнул ручкой с пухлыми пальцами. — Как я могу обидеть таких уважаемых людей?! Все было накрыто за счет заведения, разумеется!

— Нет, ну как это так? Я задаром брать ничего не привык! — строгим голосом выговорил ему Тарпеев и достал из толстого бумажника трехрублевую купюру (а по моим прикидкам, наш ужин стоил, по меньшей мере, вдесятеро против этой суммы, а если учесть французское вино, то как бы и не в двадцать…). На трешку-то и мы с Лидой могли бы разориться, вот только заказать на нее можно было бы разве что кофе с пирожными, что, собственно, я первоначально и намеревался сделать.

— Вот, получите! — и Тарпеев покровительственным жестом сунул зелененькую бумажку в руки хозяину, который сопровождал нас до самого выхода, подобострастно забегая то с одной, то с другой стороны, и самолично распахнул перед нами зеркальные двери на выход.

На улице мы с облегчением распрощались с Сергеем Николаевичем. Когда мы разошлись на несколько десятков шагов, Лида накинулась на меня:

— Послушай, зачем ты меня в это заведение притащил? — она шипела, словно рассерженная кошка. — Среди нэпачей толкаться? Да еще этот, как его, Тарпеев, — сам хуже нэпача! К стенке таких надо!

— Помилуй! — надо же как-то оправдаться. — Разве не ты привела меня в это место?

— Сам же меня упросил уйти с Тверского и найти место, где посидеть! — в сердцах бросает Лида. — Да если б я знала! Дура, духу не хватило встать и уйти!

Мы снова оказались на Тверском, у лавочек вокруг памятника Пушкину. Ближе к ночи толпа на бульваре немного поредела, свободных мест хватало, и девушка решительным шагом направилась к лавочкам. Я последовал за ней.

Опять наступила затянувшаяся пауза. Выскажет она что-нибудь или нет?

— Так, — заговорила Лагутина, — не получилось у нас сегодня разговора. Тогда… тогда давай, встретимся в воскресенье. Надеюсь, ты не откажешься сопроводить девушку в Серебряный Бор?

До выходного у меня оставался всего один день – суббота – чтобы выяснить, как нынче москвичи добираются в Серебряный Бор. Мне, можно сказать, повезло: еще две недели назад у нас не было бы иного выбора, как трястись туда на извозчике (вовсе уж разорительный вариант – нанять мотор – я даже и не рассматривал). Но в этом году с 24 мая Москоммунхоз организовал первую при Советской власти московскую автобусную линию (повторявшую открытую еще в 1908 году), и как раз по нужному нам маршруту: Пресненская застава – Серебряный Бор. И стоило все это удовольствие всего лишь 30 копеек серебром в один конец – считай, как четыре остановки на трамвае!

Вечером в субботу, вспомнив о необходимой экипировке для вылазки на пляж, лихорадочно перерываю свой гардероб. Помнится, тут куда-то были засунуты вполне приличные купальные трусы…

Вообще, дела с моей памятью обстояли очень необычно. И дело было даже не в том, что внезапно, непредсказуемо, и совершенно помимо моей воли всплывали у меня в голове с необычайной точностью и подробностью сведения, которые в лучшем случае когда-то слышал вполуха, либо торопливо пробежал глазами. Тем более, что это свойство, ярко проявившись несколько раз, вроде бы стало угасать. Гораздо более странным было то, что воспоминания Осецкого до моего попадания в его тело воспринимались как мои собственные. Как будто бы я жил двойной жизнью: одна жизнь текла во второй половине ХХ – начале XXI века, а вторая – в конце XIX и в начале XX века. И обе были мои.